событиям.
Несколько дней спустя
Алатея
— Не двигайся, — отдает мягкий приказ муж, не сводя с меня глаз.
Клянусь, это самый интимный, трепетный и эротичный момент в моей жизни. Сердце бьется так сильно, что я чувствую его в ушах. Не уверена, что подобное состояние полезно для ребенка, поэтому медленно выдыхаю.
Я стою перед Леоном на белом фоне, слегка завернутая в белую простынь. Ежесекундно я чувствую, как его обжигающий взгляд ласкает мое обнаженное тело, словно легкие языки пламени. Сейчас, я предстою перед ним в трех ролях — в роли жены, матери его ребенка и объекта искусства.
— Еще долго? — любопытствую я, и даже не натыкаюсь на раздраженный взгляд Леона. Он терпеливо прищуривает веки, кивая мне немым посланием: «Потерпи, малыш».
— Я хочу есть, — докучаю ему, тяжело вздыхая. Муж награждает меня снисходительной улыбкой. Очевидно, моя капризность, лишь больше умиляет его.
Раньше, я думала, что имя «Леон» не может стоять в одном предложение с такими, как «умиляет», «нежный» и «терпеливый».
Но все изменилось. К моей боли, все изменилось! Лучше бы он и дальше, вел себя, как бессердечная глыба льда. Так, мне было бы легче жить со всеми теми воспоминаниями, которые обрела. И с планами, которые должна осуществить.
Предать своего бешеного любовника и убийцу мирового масштаба, который тебя ни во что не ставит — легко. Уничтожить зверя — проще простого.
А заколоть зверя, который нежно ест из твоей руки, согревает тебя и ласково ластится к ладони — невозможно. Даже если ты знаешь, что в любой момент, он может раскрыть свою широкую пасть и отгрызть тебе руку.
Я уже и не верю, что он может со мной таким стать. Леон изменился. И с каждой секундой мне все труднее это игнорировать.
— Я тоже хочу есть, — облизнув пересохшие губы, Леон заостряет взгляд на моей груди, не отрывая кисти от холста. — Твоя грудь стала больше, — замечает он удовлетворенным тоном. Все в нем словно с гордостью кричит: «Мое. Моя. Мои».
А я… я теряюсь от такого отношения к себе. Оно неожиданное, но до боли приятное. Если только моя беременность способна сделать его ласковым львом, то, пожалуй, мне бы пришлось ходить беременной каждый год.
Еще через пятнадцать минут позирования, я чертовски устала. Но ради результата готова терпеть еще пару минут, лишь бы дольше купаться в его восхищении, с которым он смотрит на меня каждый раз, отрывая взгляд от холста.
— Можешь расслабиться. Все, — заключает муж, откладывая кисть в сторону. — Самое ценное произведение искусства, которое я когда-либо создавал.
Я направляюсь к Леону, не обращая внимания на то, что простынь слетает с моего тела, и проскользнув по изгибам, падает на пол. Положив голову на плечо мужа, оцениваю результат совместных трудов: мое изображение его глазами выглядит великолепно. У него дар, при рождении его правую руку поцеловал Бог, не иначе. Я и представить себе не могу, что возможно так писать картины.
— Очень красиво. Действительно, это лучшая картина, которую я видела в твоей коллекции, — смущенно улыбаюсь, изучая линии своего тела, которые в его исполнении выглядят, как творение дотошного скульптора. Неужели, я правда, настолько красива? — И это не потому, что на ней, наконец, изображена я, а не…, — я не произношу имя, осекаясь.
Чувство вины заполняет сердце ядом, действует на него как самый отравляющий токсин.
Как я могла? Влюбиться в мужа своей мамы? В человека, которого должна была уничтожить?
Теперь, я не уверена, что способна на это. Достала образец — это последнее, что я сделала, работая на этого человека. Следующим пунктом в его плане был: «Заманить Леона в назначенное место, в назначенный час». Я должна была сделать это уже три дня назад, но я не могу.
Более того, я нахожусь в шаге от того, чтобы рассказать Леону всю правду, ничего не скрывая и не тая. Но мне страшно. Моя мать до сих пор в руках этого ужасного человека, и вся моя жизнь была распланирована по его сценарию.
Я всегда росла в поле его зрения: как свинья на убой. И какие бы обещания он мне не давал, я прекрасно понимаю, что им нельзя верить.
Где же выход?
— Когда я сказал, что «создал произведение искусства», я имел в виду не картину, — усмехается Леон, нежно обнимая меня со спины. Его горячие руки плавно накрывают мой все еще плоский живот. — Мы создали. Это настоящее чудо. Теперь на моих картинах будешь только ты, Алатея. Ты сотворила со мной невозможное. И я верю в то, что это не просто так.
— С каких пор ты стал таким сентиментальным?
— Это не сентиментальность, — с важным видом рычит Леон. — Это инстинкты. Ты — моя самка в уязвимом положении, которая нуждается в заботе и защите. Научись отличать сентиментальность от ответственности, — ворчит этот жутко привлекательный и сексуальный зануда.
— И ни за что ведь не признаешь, — смеюсь я, пытаясь вырваться из его объятий, но Леон прижимает меня крепче к своему торсу и словно, обезумевший вампир, игриво нападает на мою шею.
— Ты слишком вкусная, чтобы с тобой спорить, — язык мужа касается пульсирующих вен, губы обхватывают мочку уха. Его ладони сминают мою грудь, и не проходит и десяти секунд, как он подхватывает меня под бедра и помогает запрыгнуть на столешницу с красками и кистями. Я обнимаю его торс, расположенный между моими ногами, вдавливая в себя.
Сцепляясь взглядами, мы понимаем друг друга без слов. Леон прикасается ко мне между бедер, проверяет влажность раскрытых лепестков. Я готова принять его, я хотела этого, пока он меня рисовал. Каждую. Гребаную. Секунду.
Ногами я опускаю его тренировочные штаны, из губ вырывается сладкий стон, стоит мне лицезреть его каменный член, больше не скованный тканью и не спрятанный за трико. Мое лоно сжимается, жадно требуя этого будущего молодого папочку. Хм, может и не совсем молодого. Но за последнюю неделю он точно помолодел и стал еще сексуальнее, чем когда-либо.
Это все мои гормоны. Еще чуть-чуть и они нарисуют нимб над его головой.
— Хочу тебя невыносимо, — шепчет Леон, проводя головкой по моим губам, вызывая взволнованный писк. — И постоянно, — проникает внутрь, толкаясь до упора.
Я выдыхаю, принимая его, упираясь пятками в ягодицы мужа. Протянув руки, обхватываю его задницу, не желая его отпускать.
— Наши желания совпадают, господин Голденштерн, — мурлыкаю я, пока мои руки скользят в разные стороны. Задеваю баночки с краской, и вскрикиваю, когда что-то жидкое льется по моим рукам. — Черт. Ну и место
