VI
После ухода Майкла Мэриджон долго сидела у деревянного стола и смотрела на сумерки.
Когда совсем стемнело, она опустилась на колени и начала молиться.
В одиннадцать часов она разделась, чтобы лечь в постель, но не заснула даже через час; лунный свет, проникая сквозь маленькое окно, разрисовал стены длинными тенями.
Она приподнялась на кровати, слушая тишину. Ее душа снова раскрылась — Мэриджон думала, что уже не способна на это; спустя некоторое время она подошла к окну, словно надеялась, что свежий вечерний воздух поможет ей понять себя. Под окном темнел тихий обнесенный оградой дворик, еще более замкнутый, чем ее комната, но вместо успокоения она ощутила удушье, желание закричать; ее голова раскалывалась. Она бросилась к двери и распахнула ее; Мэриджон задыхалась, на коже женщины выступил пот; за порогом находился лишь пустынный коридор, пугающий царящей там тишиной. Мэриджон показалось, что она побежала, ее босые ноги почти бесшумно касались пола; что она уже неслась мимо утесов вдоль кромки синего моря в Корнуолле; она бежала к дому с желтыми стенами и белыми ставнями, ее окружала дикая природа, и она была свободна.
Другая картина всплыла перед глазами. Она в саду старого дома в Сюррее, возле клумбы с розами. Она срывает лепестки один за другим, и вдруг ее душа раскрывается вновь. Она испытывает ужас. Человек, не испытавший подобного ощущения, не способен понять, как это страшно. Он не сможет осознать, что все это значит. Люди способны представить себе физическую боль, но не то, что происходит с ней. когда она мучительно пытается понять себя, сознавая, что ее душа принадлежит не только ей одной...
Она опустилась на колени, пытаясь молиться, но ее слова утонули в грохоте бури; Мэриджон могла лишь стоять на коленях и вслушиваться в себя.
Утром она отправилась к настоятельнице, чтобы сказать ей том, что покидает сегодня обитель и не знает, когда вернется.
Администратор отеля не смог установить, откуда поступил анонимный звонок.
— Но вы должны это сделать,— потребовал Джон.— Это же важно.
Человек за стойкой вежливо объяснил, что он не располагает такой возможностью. Звонили из городской телефонной будки; система автоматического набора не позволяла установить ее местонахождение.
— Кто звонил — мужчина или женщина?
— Боюсь, я не запомнил, сэр.
— Вы должны вспомнить! Конечно, вы можете это сделать. Прошло всего несколько минут.
— Но, сэр,— забормотал администратор,— понимаете...
— Что он вам сказал? Вы уловили какой-нибудь акцент?
— Нет, сэр. Мне было трудно это сделать, потому что...
— Почему?
— Голос звучал чуть громче шепота, сэр. Еле слышно. Человек лишь назвал вашу фамилию, он сказал: «Мистера Тауэрса, пожалуйста». Я переспросил: «Мистера Джона Тауэрса?» Он промолчал; я сказал: «Одну минуту» — и соединил вас.
Администратор умолк. Джон тоже помолчал. Спустя мгновение он внезапно повел плечами и, повернувшись, направился через холл в бар; человек за стойкой вытер пот со лба, что-то пробормотал своему коллеге растерянно опустился на ближайший свободный стул. В баре Джон заказал двойное виски со льдом. Он быстро отыскал место поодаль от других посетителей и закурил. Через некоторое время он осознал, что среди множества противоречивых мелей и желаний в его сознании выкристаллизовалась одна конкретная и настоятельная потребность; допив спиртное, он потушил сигарету и вернулся в своей номер, чтобы позвонить оттуда. Ему ответил незнакомый голос.
Черт, разочарованно подумал Джон, она переехала или снова вышла замуж; я напрасно потрачу время, разыскивая ее, точно Честный детектив.
— Пожалуйста, миссис Ривингтон,— резко бросил он в трубку к незнакомцу на другом конце провода.
Джон переступил порог, и в холле появилась Камилла. Что-то сдавило Джону грудь, но сгустившийся вдруг холодный туман прошлого оставил в душе лишь старое отчуждение. Она ни когда не любила его. Была слишком занята поисками новых мужей и любовников, бесконечными коктейлями и другими светскими забавами, наймом нянек, выполнявших ее обязанности, организацией отправки сына в школу на год раньше срока, чтобы он не мешал ей. Он смирился с ее отношением, приспособился к нему. Сейчас, после десяти лет, проведенных вдали от нее, в его душе уже не оставалось боли.
— Здравствуй,— произнес он, надеясь, что она не заплачет и не станет демонстрировать глубину своей несуществующей любви.— Я решил повидаться с тобой. Ты, конечно, прочитала в газете о моем приезде.
— Джон...
Она обняла его; целуя мать в щеку, он заметил, что она плачет. Значит, душещипательная сцена все же состоится. Как в тот раз, когда она отправляла его в школу-интернат,— перед отъездом семилетнего Джона Камилла расплакалась. Он не простил ей тех фальшивых слез — она не могла действительно страдать; сейчас, похоже, старое лицемерие проявлялось вновь. Он отступил на шаг от матери и улыбнулся.
— Ну,— медленно произнес Джон.— По-моему, ты совсем не изменилась... Где Джастин? Он здесь?
Выражение ее лица стало чуть иным; повернувшись, она повела Джона в гостиную.
— Его сейчас нет. Он ушел после обеда и вернется часам к одиннадцати... Почему ты не предупредил нас по телефону о своем приходе? Я, конечно, не ждала письма — на это надеяться не стоило — но если бы ты позвонил...
— Я не знал, буду ли располагать временем для визита.
Оказавшись в гостиной, Джон узнал знакомые ему картины, дубовую горку, расписной бледно-желтый фарфор.
— Как долго ты пробудешь здесь? — спросила она.— Это деловая поездка?
— Отчасти,— резко произнес Джон.— Я собираюсь тут жениться. Моя невеста прибудет через десять дней из Торонто, и мы зарегистрируем наш брак. Сделаем это побыстрей.
— Да? — сказала она; Джон услышал в голосе Камиллы жесткую ноту и понял, что ее взгляд также окажется жестким.— Меня пригласят на свадьбу? Или все произойдет так тихо и незаметно, что даже мать жениха не получит приглашения?
— Можешь прийти, если захочешь.
Он взял сигарету из пачки, лежавшей на столе, и зажег ее собственной зажигалкой.
— Но мы действительно хотим, чтобы все было тихо. Родители Сары собирались устроить пышную многолюдную свадьбу в Канаде, но мне этого не вынести, да и Саре это совсем не нужно, поэтому мы решили пожениться в Лондоне. Из Канады прилетят ее родители одна-две подруги, и все.
— Понимаю,— сказала Камилла.— Как интересно. Ты говорил ей о своей женитьбе на Софии?
