Сьюзен Хоувотч
Таинственный берег
За окном копошился, пульсировал и рычал ночной город, но в комнате царило спокойное безликое молчание мягко освещенного, устланного толстыми коврами гостиничного номера. Джон подошел к окну. Шестью этажами ниже по направлению к Беркли-стрит бесшумно полз красный автобус. Ощущение изолированности усиливалось атмосферой покоя в комнате. Мерцали полированные поверхности мебели, белые наволочки на кровати были гладкими и без единого пятнышка. Вдоль стены выстроились в безукоризненном военном строю чемоданы.
Он был один в безбрежном городе, незнакомец, возвращающийся в забытую страну. И, стоя у окна, глядя на мир внизу, Джон понял, как глупо было надеяться на то, что ему удастся вернуться в прошлое, приехав в город, где он родился.
Минут десять он распаковывал вещи, потом закурил сигарету. На кровати лежала вечерняя газета: его лицо улыбалось с фотографии в колонке светской хроники. И, поднимая газету, он вновь ощутил предательский удар нереальности, как будто это лицо на снимке было не его, а строчки под фотографией сообщали о человеке, которого он не знал. Они, конечно, называли его канадцем, было сказано, что он миллионер. Там упоминалось о связях его матери в высшем свете, а также о его невесте-англичанке.
Мать должна была прочитать это час или два назад, когда вечернюю газету доставили в ее особняк на Халкин-стрит. Джон сомневался в том, захочет ли мать увидеть его после десятилетней разлуки. Он ни разу ей не написал.
Когда Джон сказал Саре, что они с матерью не поддерживают отношений, она была так изумлена, что он смутился. Но легко оправдался и больше об этом не думал. Сара выросла в счастливой семье и не представляла себе, что отношения детей и родителей могут быть иными. Оказавшись вне комфортабельной тихой заводи, которую создали ей родители, девушка растерялась. Джон потому и хотел жениться на Саре, что она не принадлежала тому миру, в котором он жил и работал. Когда они поженятся, думал Джон, то однажды вечером, вернувшись домой из конторы, он наконец сможет забыть о ней. Сара будет ждать его… Они будут говорить о разных интересных вещах, после обеда он будет играть на рояле… Джон обязательно сделает так, чтобы Сара поняла, как он ей благодарен за чудесный покой… Она будет любить его потому, что он будет защищать ее от жестокостей жизни. Джон нуждался в Саре больше, чем она в нем.
Это будет так не похоже на прошлое. Он не должен сейчас думать о ней. Он не может, не будет о ней думать… Но он думал. Здесь, в Лондоне, он встретит Джастина, а как только его увидит, то станет думать о Софии…
Чепуха!
Джастин — девятнадцатилетний англичанин, получивший традиционное британское образование в школе и теперь, вероятно, свою первую работу в Сити. Он должен думать о спортивных машинах, вечеринках, хорошеньких девушках, а летом — о крикете. Джастин должен быть так же невероятно далек от Софии, как Лондон от Торонто, и при встрече с ним не будет жестоких воспоминаний, этой ужасной, иссушающей боли.
Резкий звонок взорвал спокойную тишину комнаты. Джон поднял трубку.
— Слушаю.
— Вас вызывают, мистер Тауерс.
— Спасибо.
Последовал щелчок, а потом — молчание.
— Алло! — Джон напряженно вслушивался.
Опять пауза. Кто-то на другом конце линии легко и коротко вздохнул.
— Алло! — повторил Джон. — Кто это?
Внезапно он ощутил леденящий холод.
А незнакомый голос мягко прошептал в трубку:
— Добро пожаловать домой, мистер Тауерс. Ваша невеста знает, как вы убили свою первую жену десять лет назад?
Еще чуть-чуть, и Джастин Тауерс не купил бы вечернюю газету. В половине шестого он ушел из офиса, глаза устали от цифр, а перспектива возвращения домой на метро показалась ему на редкость отвратительной. Он ненавидел в час пик протискиваться в бесконечном потоке безликих людей через длинные сырые коридоры. На мгновение вспомнилось детство… под голубым небом, рядом с морем желтые стены и белые жалюзи в Клуги… Воспоминание ушло, и он увидел, что стоит в нерешительности возле одного из входов в метро, выхлопные газы обжигают легкие, и рев машин заполняет уши. По ту сторону улицы автобус номер девять полз по своему маршруту к Ладгейтскому цирку. Джастин быстро решился, перебежал дорогу и вскочил в автобус, когда тот глубоко вклинился между припаркованными машинами.
Когда автобус добрался до Грин-парк, Джастин так устал от бесконечных остановок в сплошной автомобильной давке, что вышел из автобуса и без колебаний направился к подземке. Он отчаянно устал и, чтобы не скучать на последнем отрезке пути, купил вечернюю газету.
Джастин бросил взгляд на первую страницу, все еще испытывая ненависть к переполненному поезду и вспоминая Клуги в тот яркий летний день много лет назад. Флип лежит на спине, его длинный хвост красиво развевается на зеленой лужайке. Из открытых окон дома доносятся глубокие, мягкие звуки рояля, в белом кресле-качалке на противоположном конце лужайки лежит в расслабленной позе женщина. На столике рядом — миска черешни. Он подходит и просит черешни, женщина сладко зевает, потом радостно улыбается и извиняющимся тоном говорит на своем странном английском: «Но ведь ты ужасно растолстеешь, Джастин!» Потом притягивает его к себе, целует и разрешает съесть столько черешни, сколько ему хочется.
Одним из самых четких воспоминаний о тех днях было чувство голода. Тогда он все время хотел есть, и дни были наполнены корнуоллским кремом и корнуоллскими пирожными до тех пор, пока тот человек, который проводил так много времени за роялем, не сказал ему: пора бы им обоим начать делать упражнения, а то Джастин станет таким толстым, что не сможет двигаться. После чая они вдвоем спускались в бухту по дорожке, ползущей вдоль обрыва, туда, где у кромки воды высятся Пологие Скалы. На особенно крутых участках обрыва мужчина помогал мальчику. Спустившись к самой воде, они некоторое время лежали на солнце и наблюдали бесконечное движение моря, следили за тем, как волна с шипением набегала на скалистые рифы.
Джастин был счастлив тогда.
А потом был тот самый уик-энд, который подкрался потихоньку, разрушая безоблачное будущее, и мир наполнился болью, недоумением, горем…
В доме появилась бабушка. Она выглядела очень элегантно в голубом костюме. «Ты поедешь со мной, мы будем теперь жить вместе, дорогой мой. Это будет так чудесно, правда? Для тебя намного лучше будет жить в Лондоне, чем в этом скучном медвежьем углу… Что? Но разве папа тебе не объяснил? Нет, конечно, ты не можешь поехать с ним за границу! Он хочет, чтобы ты рос и учился в Англии. Не может ведь девятилетний мальчик сопровождать отца во всех его поездках. Почему он не написал? Ну, дорогой мой, просто потому, что он никогда не пишет писем. Бог мой, мне это известно лучше, чем кому-либо другому! Надеюсь, он пришлет тебе что-нибудь на Рождество и ко дню рождения. Если только не забудет. Это было бы очень похоже на него. Он всегда забывал про день моего рождения, когда уезжал в свою школу».
