звук открывающейся двери. Я посчитала, что это зашел санитар, но нет…
Я проснулась и увидела рядом с моей постелью его… Германа.
– Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал? – залепетала я.
– Лучше спроси меня, почему ты здесь.
– И почему же?
Он привычно осмотрел меня с ног до головы и улыбнулся.
– Что тебе снится, девочка? – вдруг поинтересовался он.
– Мне? Я…
– Тебе снится мир, созданный мною?
Я замолчала. Он был прав. Мне снится то, что когда-то я видела, будучи его лечащим врачом. Что изменилось теперь? Мы поменялись местами. Сейчас он на свободе, а я в заточении… здесь… среди этих стен.
– Откуда ты знаешь? – выдавила наконец я.
– Видишь ли, когда я заключал негласный договор со своей вселенной, одним из условий было – наличие хранителя. Я тебе уже говорил об этом. Помнишь? Того, кто будет присматривать за ней…
Он улыбнулся, проведя рукой по своему подбородку и щекам, заросшим длинной густой щетиной.
– И что теперь? – впадая в сладкие воспоминания о близости наших тел, прошептала я.
– У тебя есть целая вселенная! Это то, что ты всегда хотела! Ты выгнала меня из моего мира, заставила… хоть я и не сопротивлялся, а даже помогал тебе в этом. Теперь я – нормальный человек, а ты– хранитель этой реальности. Ты заняла моё место. Обратного пути нет.
– Ты можешь меня спасти?
– Даже не знаю… – с каким-то намеком ответил он.
– Чего ты хочешь?
– Знаешь, за все эти долгие годы моего заточения в собственном же мире, я понял только одну вещь – всё, что есть во сне, не дает мне счастья, которое можно ощутить только в реальности, а после моего возвращения к жизни вне клиники, ты с успехом мне это доказала.
– Теперь я вынуждена это осознать?
– Хочешь вернуть полноценное счастье?
– Оно было у меня одно время.
– Иди со мной, – позвал он меня.
Я вышла за ним на крыльцо психиатрической лечебницы. За воротами стоял его мотоцикл.
– Ваня мне рассказал, что хотят с тобой сделать, если ты не перестанешь галлюцинировать.
– Что же?
– То же, что и мне, когда-то.
– Лоботомию?
– Ну, что-то в этом роде.
– Что предложишь ты?
Он подошел вплотную ко мне. Я почувствовала его дыхание на своем лице и обжигающий взгляд зелено-карих глаз.
– Я украду тебя. Сейчас, – прошептал он с каким-то животным, зверским огнем.
Я отшатнулась от него. В его голосе было что-то такое, что напугало меня. Я боялась продолжать идти с ним. Куда? Зачем? Что он хочет на самом деле? И не было ответа ни на один вопрос. Что будет, если я сейчас поеду с ним? Ничего. Мрак. Пустота. Злоба. Разврат. Боль. Страдания. Желание умереть.
– Лучше лоботомия, – отреклась от него я.
Он громко засмеялся.
– Ты думала, что я тебя люблю и дорожу тобой? Я никогда не оберегал тебя и не лил по тебе слезы! Ты полагала, что существуешь лишь ты? Ты так больна и отвратительна! Я не жил для тебя?! Ты считала, что освобождаешь меня? Ты полагала, я верю в тебя? Ты думала, что я не лгу? Я ненавижу тебя и презираю!
Боже, я так его любила! Я ждала его все эти годы, пока он был на воле, а я в этой белой тюрьме. Я перенесла множество методов терапии. Что мне только не кололи! Я вынесла издевательства медсестры Виктории, которую я однажды застукала с Валерой в подсобке… Я боролась до конца, до самого края этой сумасшедшей черной всепожирающей бездны. Сегодня только я поняла, что всё это было бессмысленно.
Он силой поцеловал меня, прокусив клыками мою нижнюю губу так, что к подбородку стекло несколько капель крови, злобно улыбнулся и уехал прочь.
Сейчас мне тридцать четыре, Герману – сорок восемь.
Завтра мне сделают лоботомию. Моя жизнь кардинально изменится.
Вечером я отнесу мои дневники Ване, чтобы он передал их Жене, с которой они женаты уже десять лет и у них двое замечательных детей.
Я села за стол, взяла ручку и записала в этот дневник последние слова:
«Мама и папа, я очень вас люблю. Теперь, когда вы придете ко мне, я вас не узнаю, потому что после удаления лобной доли, я потеряю способность распознавать лица, помнить имена и вообще разговаривать. Я буду молча сидеть в кресле-каталке и смотреть перед собой. Этой записью я заканчиваю историю.
Я очень надеюсь, что все, кто любил меня будут счастливы. Все. Кроме Германа».
***
7.00
– Милая, просыпайся, – бережный поцелуй в висок разбудил меня, а на коже осталось легкое покалывание от соприкосновения с короткой бородой.
– Сколько время? – не открывая глаз, спросила я.
– Семь утра. Ещё нужно Марка отвезти в школу, а Софью в садик, – напомнил он.
– Дочь беру на себя, а ты займёшься сыном.
Я села на большой кровати, поправив майку, в которой спала. Герман ласково улыбнулся.
– У тебя прием с девяти, – уточнил он.
– Блин, точно! – воскликнула я, резко встав на ноги.
– Мама! – раздался крик с первого этажа нашего большого дома по соседству с тем, в котором жили мои родители.
Я быстро набросила шелковый халат и сбежала вниз по лестнице. В столовой сидели наши дети. Мой муж спустился следом за мной.
– Можно я не буду кашу доедать? – взмолилась Соня, указывая ложкой на тарелку с завтраком.
– Нельзя, – мягко отказала я. – Папа готовил, старался, а ты хочешь его обидеть…
Мы все сели за стол. Дочка поднялась со своего места, подошла к Герману и крепко обняла его крохотными ручками.
– Папочка, – пролепетала она, – я тебя очень люблю и не хочу обижать. Честно! Но можно я не буду кушать кашу?
Он засмеялся, прижав её к себе и поцеловав в макушку. Я довольно улыбнулась.
После завтрака мы собрались, оделись и, пока Марк пристёгивал к детскому креслу на заднем сидении моей машины свою младшую сестру, я остановилась со своим мужем возле его мотоцикла.
– Что тебе снилось? – привычно поинтересовался он, взяв мою руку и прижав её к своей груди.
– Не поверишь, я оказалась в психбольнице в качестве пациента и почему-то ужасно тебя ненавидела, – честно призналась я, глядя на него.
– Это всё твои страхи, – он провел тыльной стороной ладони по моей щеке. – Забудь. У нас прекрасная жизнь в реальности.
Он осторожно поцеловал меня и, пристально посмотрев в мои глаза с неимоверной добротой, сел на мотоцикл. Марк, надев шлем и повесив школьную сумку на плечо, разместился позади отца. Они уехали, а
