– Верно, – заявила Марина сердито. – Она сама тебе только что доложила, что у нее есть отличный повод. Если бы не доложила, ничего бы мы не узнали про ее повод.
– Да, – согласился Тучков Четвертый. – Это верно.
Марина поднялась из кресла и стала ходить. Белая штора неодобрительно колыхалась.
– Галя была не в себе, когда мы с тобой ее увидели. Это называется состоянием аффекта, да?
– Да.
– В состоянии аффекта можно выстрелить, или пырнуть ножом, или ударить, но не засесть в кустах с трубочкой!
Федор слушал ее с интересом.
– Я не понял. Ты теперь защищаешь Галю?
– Я хочу знать, кто его убил! Уж точно не Галя! Федор, – ахнула Марина, остановилась и взялась за щеки, – наверное, его убил тот, кто убил твоего Чуева! Потому что он догадался, что Чуев не сам умер!
– Мы это уже обсуждали, – сказал он нетерпеливо. – Никто не стал бы убивать Вадима за то, что он кого-то там узнал! Ну узнал, и дальше что? Менты, конечно, обрадовались бы, если бы узнали, кто у них на территории копыта отбросил, это она правильно сказала. И что такие сами не тонут, тоже правильно. Но он не пошел в милицию, потому что и сам понимал, что ему нечего там сказать! Это он перед своей подругой… хвост распускал.
– Он сказал ей, что ни за что на ней не женится.
– Как такое ей в голову могло прийти, – задумчиво протянул Федор, – что он на ней в принципе может жениться?
– А почему он в принципе не мог на ней жениться?
– Да у нее на лбу все написано, – сказал он с досадой, – я тебе уже говорил! И кто такая эта “она”? Почему Галя нам не сказала?
– Ты не понимаешь. Она не может нам сказать. С ней… дело плохо, Федор.
– Дело плохо, – согласился он.
– А Павлик? А Вероника? И ее дед? Он ведь не пошел на лошади кататься, и Валентина не пошла, и Вадим погиб! А записка в номере у Павлика? Там стояла буква “В”! Кто это? Вероника? Владимир? У нас здесь есть Владимир? Или это фамилия? Кто у нас есть с фамилией на “В”?
– Посторонним “В”, – пробормотал Тучков задумчиво.
– Что?!
– Посторонним “В”. Такая табличка висела над домиком Пятачка. Ты не читала?
Она не читала. Она читала только “полезные” книги, с трех лет примерно. На бесполезные у нее не было времени. Она готовила себя к блестящей карьере блестящего ученого. Ну и что – окно немного в стену, старенький компьютер, лекции, семинары, доклады, мокрые от осени и от бедности ботинки? Ну и что?! Зато она стала “достойным членом общества”. Зато ничем себя не запятнала. Ни на что ни разу не отвлеклась. Даже после того, как упала, ни разу не каталась на лыжах.
Посторонним В!
– Давай поговорим, – сказал Федор Тучков. – Мне нужно с тобой поговорить. Я все время что-то упускаю и никак не могу…
– Давай, – с готовностью согласилась Марина. – Может, теперь кофе?
– Кофе хорошо.
– Или чай?
– Чай тоже хорошо.
– Так чай или кофе?
– Мне все равно.
– Ты как Галя, – пробормотала Марина, – ей тоже все равно.
И по-хозяйски достала из-за стекла черную банку и две кружки – точные копии ее собственной, – а чайные чашки отставила на сервант.
Федор следил за ней и улыбался.
Когда она ничего не боится – забывает, что надо бояться! – то становится похожа на женщину его мечты.
Оказывается, все эти годы он только и делал, что мечтал именно об этой профессорше. Так ему теперь казалось.
– Есть несколько линий, – начал он, когда она устроилась напротив и подсунула поближе к нему вазочку с леденцами “Взлетные”. Он развернул конфету и сунул за щеку. – Их очень трудно разделить. По крайней мере у меня пока никак не получается. Есть линия первого убийства. К ней имеет отношение… что?
– Что?
– Ремень, который ты нашла в пруду. Это раз. Два: Юля и Сережа говорили, что “его слишком быстро нашли”.
– Это важно или нет?
Тучков Четвертый прихлебнул кофе и зажмурился оттого, что было горячо.
– Я склонен думать, что важно. По крайней мере это подозрительно, однако до конца не понятно. Но мы не можем это отвергать именно потому, что это подозрительно. Они вполне могли говорить про труп.
– Могли.
– К линии первого убийства еще имеет отношение, что Элеонора чирикала о том, что Оленька столкнулась с Чуевым в магазине и что-то там такое между ними случилось. Правильно?
– Да.
– Мы не знаем, что именно, и не бредит ли любящая мамочка.
– Не знаем.
– Очень маловероятно, что она его тоже “узнала”, как Вадим. Оленька вряд ли жила в Ярославле и имела отношение к бандитским делам.
– Почему?
– Потому что она просто экзальтированная сорокалетняя дура, дочь большого начальника, – с досадой сказал Тучков Четвертый. – Ты знаешь, как ее фамилия?
– Н-нет.
– А я знаю.
– Откуда?
– Боже мой, – отчетливо проговорил Федор Федорович, – все из того же журнала, который мы с тобой смотрели. Когда ты виртуозно изображала растяжение связок. Ее фамилия Крячкина. Ольга Павловна Крячкина. Ее папаша был председателем Госплана. Лет сорок, наверное, подряд. Я очень хорошо помню имя – Павел Николаевич Крячкин. Последние лет двадцать они точно жили только в Москве, следовательно, Оленька никаких ярославских бандитов знать не могла. Они помолчали.
– Да, еще Вероника видела, как Чуев выходил из номера напротив, а мы знаем, что там ремонт. Что он там делал? Как он туда попал?
Тучков задумался, осторожно дуя на кофе.
– Кстати, – вдруг сказал он громко, – это надо уточнить.
– Что, Федор?
– Что именно он делал – входил или выходил? Потому что если входил, это одно дело, а если выходил, тогда все рассыпается прямо на глазах.
– Что рассыпается?
– Теория.
– А что, – поразилась Марина, – есть теория?!
– Ты меня обижаешь, – пробормотал он, – конечно, есть.
И опять замолчал надолго.
– Едем дальше. Дальше много непонятного, но мы не знаем, имеет ли это отношение к убийству. Во-первых, Вероника. Сначала она ночью разговаривает с кем-то под нашими балконами, потом утром приходит на корт в мокрых кроссовках и говорит, что всю ночь спала, потом ссорится непонятно с кем, причем кричит, что ее смерть будет на чьей-то там совести, потом разыгрывает представление с телефонным звонком. Я был уверен, что это не имеет никакого отношения к убийству.
– А к чему имеет? – Маринино любопытство выросло до размеров среднего воздушного шара, и она старалась затолкать его куда-нибудь подальше, чтобы было не так заметно.
И почему-то “приключение” вернулось. Может, оттого, что полицейский капитан в выцветших и потертых джинсах посиживал на веранде мисс Мэри, потягивал холодный лимонад и рассуждал о высоком, а солнце играло в длинных носах его крокодиловых сапог?
