— Почти, — согласилась она.
— Он уже мертв. Прими это и смирись с неизбежным. Лили уставилась на белую королеву. Интересно, тяжелая она? Сумеет Лили поднять ее и швырнуть в мерзкого старикашку?
Она искоса посмотрела на молчаливого слугу, одетого в белое, словно больничный служитель, и спросила:
— Почему вы не купите кресло с электроприводом? Просто нелепо, что он всюду следует за вами!
— Когда ты так высказываешься, я отчетливо вижу, что ты совсем не похожа на бабку, несмотря на внешнее сходство. Непочтительна и злобна. Не стоит, Лили. Мне это не нравится. Я готов поднести тебе головы Фрейзеров на блюде. Что еще я могу предложить?
— Позволить мне и Саймону уехать вместе с картинами бабушки.
— Не будь ребенком. Лучше послушай, это очень важно. От жены я требую послушания. Йен, разумеется, преподаст тебе урок манер и научит держать язык за зубами.
— Олаф, мы живем в новом тысячелетии, и вы очень стары. Даже если умрете через неделю, я откажусь здесь остаться.
Он ударил кулаком по подлокотнику кресла, так что оно подпрыгнуло.
— Черт возьми, будешь делать все, что тебе сказано! Или хочешь увидеть тело любовника, прежде чем согласишься? Прежде чем поймешь, что он в самом деле мертв?
— Он мне не любовник, говорю же!
— А я не верю. Ты говоришь о нем как о каком-то герое, способном преодолеть любые препятствия. Это вздор.
— Только не в случае Саймона.
Ах, она так хотела верить, что Саймон и в самом деле может преодолеть любое препятствие! Даже если это вздор. Но она отчаянно надеялась, что Саймон жив. Он поклялся ей, что выживет, и не нарушит слова. Два часа назад, перед тем как его увели, он легонько сжал ладонями ее лицо и прошептал:
— Со мной все будет хорошо. Ты только твердо верь в это, Лили.
Она облизнула сухие губы, борясь со страхом, ворочавшимся глубоко внутри, и ответила:
— Я думала насчет этих новых критериев, Саймон, и признаю, что, когда дело доходит до мужчин, я действительно нуждаюсь в помощи.
— И ты ее получишь, — кивнул Саймон.
Она смотрела, как его уводят трое мужчин, как закрывается за ними дверь, слышала шорох колес инвалидного кресла по мраморному полу.
Из раздумий ее вырвал голос Олафа:
— Ты забудешь его. Я об этом позабочусь.
Лили воззрилась на двух молчаливых гигантов телохранителей. Они последовали за ними из столовой.
— Знаете, у меня есть потрясающий брат. Не слышали о нем? Диллон Савич. Правда, он не рисует, как наша бабка, а режет по дереву. И создает настоящие произведения искусства.
— Детское хобби, недостойное настоящего мужчины, обладающего умом и решимостью. А ты тратишь время на дурацкие комиксы. Как его зовут? Римус, кажется?
— Да, я рисую политические комиксы. Его зовут Несгибаемый Римус. Совершенно аморален, вроде вас, правда, никогда еще не опускался до заказных убийств. И я добилась определенных успехов. Ну не забавно ли, как талант бабушки находит новые пути, чтобы проявиться в нас, ее внуках?
— Сара Эллиот была уникальна. Другой такой никогда не родится.
— Согласна. Но и такого карикатуриста, как я, не будет. Я тоже единственная в своем роде. А что такое вы, Олаф? Всего лишь одержимый старик, слишком долго имевший неограниченную власть и кучу денег! Скажите, что достойного вы совершили в своей проклятой жизни?
Его лицо налилось краской, дыхание стало затрудненным. Слуга испуганно озирался. Телохранители выпрямились и напряглись, переводя взгляды с Лили на босса. Но ее уже несло. Она не могла остановиться. Ярость и бессилие бушевали в ней. Господи, как она ненавидит этого липкого монстра! Хоть бы у него сосуд в мозгу лопнул от бешенства! Пусть его удар хватит! Это достойная плата за то, что он сделал с ней и Саймоном!
— Я знаю, кто вы: одна из многочисленных завистливых бездарностей, у которых никогда не хватает способностей на сколько-нибудь приличную картину. Вы даже не смогли остаться бледной имитацией, неким подобием художника! Бьюсь об заклад, моя бабушка тоже считала вас жалким, да-да, именно достойным жалости! И наверняка высказала это в лицо, верно?
— Заткнись! — прохрипел он, принимаясь осыпать ее шведскими ругательствами, но поскольку Лили ничего не понимала, то и никак не отреагировала. А вот телохранителям было явно не по себе: очевидно, босс не часто срывался и, уж конечно, не орал и не брызгал слюной.
Но Лили и не подумала заткнуться. Наоборот, набрала в грудь воздуха и завопила еще громче:
— Что она сказала в тот день, когда уехала с дедом? Ведь вы ходили к ней, верно? Умоляли выйти за вас. Но она отказалась, не так ли? Посмеялась над вами? Сказала, что предпочтет даже женоненавистника Пикассо? Что вы ничтожество, вызывающее у нее только отвращение своими претензиями и прилипчивой любовью? Так что она сказала вам, Олаф?
— Черт бы тебя побрал! Она назвала меня избалованным мальчишкой, у которого чересчур много денег и который навсегда останется пустым эгоистом!
Он снова зашелся в кашле, отчаянно тряся головой.
— Вижу, вы точно помните все, что сказала вам моя бабушка! Но это было более шестидесяти пяти лет назад! Господи, вы и тогда были ничем, а сейчас… просто смотреть страшно! Омерзительное зрелище!
— Заткнись! — повторил он. Похоже, ей удалось вывести его из себя. Худые, покрытые старческими веснушками руки сжимали подлокотники кресла, искривленные скрюченные пальцы побелели от напряжения.
Слуга наклонился над ним и что-то тихо сказал. Лили не поняла ни единого слова. Олаф, не обращая на него внимания, пренебрежительно отмахнулся. Лили язвительно улыбнулась:
— Знаете, Сара так любила Эмерсона, что непрерывно его рисовала. В коллекции нашей мамы есть шесть портретов.
— Знаю! — почти взвыл он. — Конечно, знаю! Думаешь, мне нужны портреты этого обывателя? Паршивого филистера? Чертов дурак не ценил ее! Не понимал! Только я мог понять ее, но она меня оставила. Я умолял ее на коленях, но она не слушала.
Он трясся так сильно, что казалось, вот-вот упадет с кресла.
Неожиданно он что-то крикнул слуге. Тот взялся за ручки и принялся толкать кресло вперед.
— Эй, Олаф, вы, никак, бежите от меня? Неужели не хотите выслушать до конца? Клянусь, вам сказали правду второй раз в жизни! Больше не хотите жениться на мне?
Он продолжал кричать, но изо рта вырывались бессвязные фразы, смесь английских и шведских слов. Похоже, он окончательно спятил! Что он собирается делать? Почему велел себя увезти?
Она прижалась к белому королю, вздрагивая от запоздалой реакции, гадая, до чего довела его своими издевательствами. И бежать некуда: телохранители не пустят ее дальше двери.
Куда потащил Олафа слуга? Какой приказ получил?
