Оставался Финей, но то, что она хотела ему подарить, не так-то просто было упаковать. Умей она колдовать, она бы предложила ему эту новую, немного беспечную версию себя, но эта Элис вполне может испариться к тому времени, когда она снова сядет в поезд. Впрочем, кое-что она уже выбрала. Подарок для Финея был упакован и спрятан под кроватью у нее дома: ее старый учебник «Птицы северо-востока» с замечательными цветными картинками. Финей поймет, что это не просто книга, что она дарит ему частичку своей жизни, крупицу человека, которым она была до встречи с ним. И ей казалось, что учебник увлечет его ничуть не меньше, чем когда-то увлек ее: необычные птицы, показанные в естественной среде, коготки, обхватившие тоненькую веточку в зарослях кустов, головы, повернутые на бок в раздумьях над сочной гроздью ягод или личинками, которые ни о чем не подозревая ползают по краю страницы. Тщательно прорисованные перья: бородки и крючочки контурных перьев, пуховые перья, сложные узоры зернышек, точек и штрихов, по которым Элис могла читать, как по отпечаткам пальцев. Иллюстрации гнезд с идеальными яйцами, то крапчатыми, то рябыми, а где-то простыми и маленькими, с ноготь величиной.
Но поскольку Финей был инициатором ее поездки, она не могла оставить его без сувенира. В одном из журналов на столе была статья о местных мастерах, и к ней прилагалась фотография разделочной доски, сделанной из толстокорого можжевельника. Дерево было твердым и гладким на вид, а его цвет переходил от гвоздичного к розовому. Не самый романтичный подарок, но он символизировал качество, которое, наряду с искренностью и рассудительностью, Элис очень высоко ценила в Финее; она знала, что он оценит мастерски выполненную работу.
Покончив со списком, Элис отложила его и снова взялась за карту. Желудок скрутило при внезапной мысли об Агнете, о том, как она будет стоять перед домом, в котором ее дочь жила все то время, что она провела в Теннесси. На конверте значился адрес в восточной части города, улица называлась Калле Санта-Исабель. Элис нашла ее на карте: ничем не примечательная полосочка такой же длины и ширины, как и несколько других. Но Элис мало было бледной черточки на карте. Ей нужна была история жизни.
Необъятность всего того, что она упустила, вдруг обрушилась на Элис. Счастливо ли жилось ее дочери на Калле Санта-Исабель? Название звучало довольно приятно, но названия бывают обманчивыми. Росли ли там деревья, по которым Агнета могла лазать, играли ли с ней соседские дети? Украшала ли она свою парадную дверь рождественскими огнями в виде красных перчинок, которые Элис видела повсюду? Пешком она ходила в школу или ездила на автобусе? И возвращалась ли домой с обрывками строительного картона под мышкой, покрытая следами от цветных мелков, которыми рисовала индеек, тыквы или зонтики? Вырезала ли она из бумаги снежинки? Если Элис остановится на этой улице перед этим домом, будет ли она стоять в той же пыли, которой присыпало ноги ее дочери?
От бесплодных размышлений в четырех стенах Элис разнервничалась. Пожалуй, она осилит прогулку по кварталу, просто чтобы освоиться на месте. Она проглотила горсть пилюль и оделась, благодарная Сейси за то, что та упаковала вещи, которые легко натягивать и сбрасывать. Снаружи ослепительно сияло солнце, а небо радовало такой же безоблачной голубизной, как и накануне. Было тепло, и, хотя по улицам ходили люди, места на тротуарах всем хватало с лихвой. Элис прошла мимо небольшого кафе, задержавшись на миг у открытой двери, чтобы вдохнуть запах корицы и кофе, потом дошла до конца квартала, останавливаясь, чтобы заглянуть в окно то одной, то другой галереи.
Завернув за угол, она увидела слева галерею со скамеечкой у входа и присела отдохнуть, повернувшись боком, чтобы можно было смотреть в окно. Внутри высокий мужчина – должно быть, ему приходилось пригибаться, когда он проходил через парадные двери, – бурно жестикулировал, объясняя что-то молодой паре, остановившейся перед пейзажем у дальней стены. Его темные волосы были стянуты в хвост, одет он был в черный пиджак, а на пальце красовалось кольцо из бирюзы, грозившее вот-вот соскользнуть. По тому, как улыбалась и кивала женщина, Элис поняла, что она теряет интерес: кивала она все реже и реже, зато участились взгляды, которые она украдкой бросала на своего спутника. Возможно, они забрели сюда без всякой цели и теперь слушали продавца из вежливости. Элис никогда не понимала этого – покупать картины, особенно в отпуске. Допустим, какая-то работа могла внезапно увлечь, сюжетом или необычной палитрой. Но, похоже, в такой ситуации покупатель сильно рисковал остаться разочарованным. Молодые люди вышли из магазина и быстро зашагали прочь, под ручку, как будто вырывали друг друга из хватки владельца галереи. Мужчина с хвостиком тем временем улыбнулся Элис и пожал плечами. Мгновение спустя он уже стоял в дверях, лишь слегка пригнувшись, как отметила Элис, и держал в руках две чашки кофе.
– Еще один прекрасный день в раю, – сказал он, протягивая одну из чашек Элис. Она была пенопластовой и довольно удобной: тепло напитка просачивалось через тонкие рукавицы Элис. Она уловила ту же примесь корицы и еще чего-то пряного, чем пахло из дверей кафе.
– Жаль, что продажа сорвалась, – сказала она.
– Будет другая. Куда она денется? – он посмотрел на нее и повел бровью. – Не думаю, что…
– О нет. На меня вы напрасно потратите время.
– Хотите сказать, что не любите искусство? Не верю. Все любят искусство. Загвоздка в том, чтобы найти работу, которая вам близка.
Теперь Элис разглядела, что его лицо испещрено мириадами тонких морщинок. Должно быть, он большую часть жизни прожил здесь, в разреженном воздухе и лучах теплого солнца. Пустыня въедалась ему в кожу до тех пор, пока его лицо не начало походить на яблочную куклу с ярмарки.
– Пожалуй, вы правы. Наверное, меня можно причислить к фанатам Одюбона[52].
– Ах, птицы. Я многое могу рассказать о человеке по роду искусства, к которому его тянет. Вы говорите Одюбон, и я сразу вижу наблюдателя, который не упускает ни единой детали. Но это очевидное предположение, не так ли? Такую, как вы, этим не удивишь.
– Такую, как я?
– Ага. Скептичную.
Он пристально на нее посмотрел, и она с удивлением обнаружила, что нисколько не смущается. Ее пальто и рукавицы, уродливые туфли и толстые носки, чашка горячего кофе и анонимность защищали Элис от пронзительного взгляда.
Продавец потер подбородок костяшками пальцев.
– Я бы сказал, что дама, которая вешает на свои стены Одюбона, верит в Бога, но не обязательно религиозна. Она верит в свободу воли, но также и в существование естественной вертикали власти, в любой стае (простите за каламбур), в любом обществе. Знает о ней и принимает ее. Я бы сказал, что она способна в равной степени благоговеть перед природой и страшиться ее. Ум ученого, душа художника. Как я справляюсь?
