– Скажем, где-нибудь в восемь тридцать, – предложила я. – Как тебе?
– Хорошо. Как только я все сделаю, подам тебе знак.
Она заморгала. Кто-то подходил ко мне сзади.
– Привет, малышка!
Две сильные руки обвили меня сзади, следом накрыло облако озона и аромата свежескошенной травы – именно такие духи теперь использовала Ким. А десять лет назад в ее арсенале были «Пуазон» – изысканный парфюм с душным и сладким запахом гниющих цветов. На ее шестнадцатый день рождения я украла в парфюмерной лавке почти полный пробник. Ким чуть не умерла от счастья.
Мы сплели руки.
– Сюзанна, это Ким, моя старинная подруга. Помнишь ее?
– Привет, – на высоком белом лбу Сюзанны образовалась складка. – Вы были в мексиканском ресторане, верно? Дочь Джона?
– Верно. Кстати, а они придут? Мы с отцом сейчас редко видимся.
– Думаю, придут. Во всяком случае, их приглашали.
– То-то повеселимся.
– Пойду расставлять напитки, – сказала Сюзанна. – Дело прежде всего.
Она многозначительно посмотрела на меня и удалилась, покачивая крупными бедрами, затянутыми белой шерстью.
– А знаешь, здорово, – негромко сказала Ким, когда мы остались одни.
Она отклонилась назад и посмотрела на мобиль. Мы находились в главном выставочном зале на первом этаже. «Организм 1» величественно висел в самом центре зала, без каких-либо усилий захватив господство над остальными экспонатами. Того и гляди, из «Анального рта» Мел от зависти дерьмо полезет.
– Тебе не кажется, что он похож на штуковину из научно-фантастического фильма пятидесятых годов? – спросила я. – Стручок номер 9 из открытого космоса?
– Да! Великолепно. Правда. Я тобой горжусь, Сэм. – Ким снова обняла меня. – Не могу поверить, что ты в Нью-Йорке, да еще выставляешься в той же галерее, что и Барбара. Словно ты за нас обеих отомстила. Кстати, хорошее платьице, – добавила она уже более обыденным голосом. – Мне нравится этот вельвет в обтяжку.
– Бетси Джонсон, – призналась я. – Решила кутнуть.
– Да брось! Ты заслужила, – успокоила меня Ким.
– «Потому что я этого достойна!» – проворковала я, пародируя недавнюю рекламу шампуня.
– Эй! А мне можно пообниматься?
Лекс сбежал по ступенькам и теперь шел к нам через зал.
– К черту сэмовых чудовищ, я хочу показать тебе свой шедевр, – сказал он, беря Ким за руку.
– Хм, а я думала, она с ним уже познакомилась, – невинно заметила я.
Оба мрачно покосились на меня.
– Погодите, юные влюбленные, – усмехнулась я. – У меня для вас кое-что есть.
Я накрыла рукой свободную ладонь Ким. Она сжала пакетик.
– Это то, что я думаю?
– Чистейший от Лео. Божественное ощущение. Кстати, это твоя доля. Моя уже во мне.
– А где твой приятель? – спросила Ким, в порыве сестринских чувств позабыв даже про кокаин. Именно это я называю дружбой. – Ты ведь говорила, что он должен сегодня приехать.
– Остался в Англии, – недовольно ответила я. – Какое-то важное дело, о котором он не пожелал говорить. Так что тебе придется трахаться за двоих. Хьюго обещал мне устроить потрясающий отдых, если дело выгорит.
– А если не выгорит?
– Тогда он несколько месяцев будет ныть, и в конечном счете меня это так достанет, что я его брошу.
Лекс потащил Ким в соседний зал с нетерпением трехлетки, изнывающего от желания похвастаться своими новыми куличиками. Моей шеи коснулось чье-то горячее дыхание. Я повернулась и смиренно сказала:
– Привет, Стэнли.
– Все, что я вам сказал, должно остаться между нами! – прорычал он невесть откуда взявшимся повелительным тоном.
– Разумеется, разумеется.
Я честно пыталась говорить со Стэнли ободряюще. Но, как обычно, ничего не вышло. Впрочем, сегодня он выглядел немного лучше.
– Есть хорошие новости? – спросила я.
Я не считала необходимым умасливать Стэнли, давно сбросив его со счетов в качестве человека, способного хоть как-то повлиять на мою карьеру в галерее «Бергман Ла Туш».
– Вообще-то есть, – ухмыльнулся толстяк. – У меня есть алиби на момент убийства Дона. Я ужинал с одной знакомой, и она осталась у меня на ночь.
Теперь он ухмылялся как Чеширский кот.
– Ведь это вы нашли тело? – Стэнли попытался сплести пухлые пальцы и устремил на них зловещий взгляд. Впрочем, у кого-нибудь другого, может, взгляд и получился бы зловещим, но только не у Стэнли: казалось, он мучается от неспособности сплести их из-за жировых отложений на суставах. – Кое-кто мог бы сказать, что это довольно странно.
О боже – все равно что подвергнуться нападению горстки обессилевших морских слизней.
– Ну, те, кто хорошо меня знает, так никогда не скажут, – ответила я с улыбкой. – Уж такая у меня манера – натыкаться на трупы.
– Кто ты? – раздался голос Лоренса. – Панкующая внучка мисс Марпл?
Они с Джоном Толбоей только что спустились в нижний зал.
Я укоризненно покачала головой:
– Лоренс! Думай, прежде чем говорить!
– Гнусная клевета на эту скромную и невинную деву! Признаю свою ошибку.
Он изобразил мушкетерский поклон.
– Лоренс! Твой костюм… Неужели ты сменил его?
– У меня их два, – небрежно сказал Лоренс. Он взял мою руку и поцеловал ее, шевеля бровями, как Граучо Маркс[37]. – Один для работы, один для торжественных случаев.
Парадный костюм Лоренса был элегантнее и гораздо чище. Не так засален, не так потерт, да и слой перхоти потоньше. И, кроме того, он был черного цвета, а не того мышиного оттенка, который предпочитают торговцы кухонной мебелью в рассрочку.
– Сэм! Рад тебя видеть. – Джон Толбой по-отечески обнял меня. – У тебя поразительные скульптуры. Они и впрямь возвращают меня к тем дням… Помнишь, как вы с Кимми наряжались в ее маленькой комнатке и пускались в загул… или в разгул, в зависимости от того, что на вас было надето.
Неужели до самой смерти мне будут напоминать о грехах юности? И все же слова Джона согрели мне душу. Я тепло улыбнулась в ответ.
– Ты многого достигла, – ласково говорил он. – Я горжусь тобой, Сэм.
– Спасибо, Джон. – Я была искренне тронута. – Ким надо вновь взяться за живопись. У нее так хорошо получалось.
Лицо Джона тотчас скукожилось.
– Э-э… да…
– Ким здесь. Мы с Лексом ее пригласили.
– Замечательно! – воскликнул Джон, всем своим видом опровергая сказанное. Он нервно переступил с ноги на ногу, живо напомнив мне смущенного аиста и, запинаясь, продолжал: – Итак… Ты внучка мисс Марпл или что-то в этом роде?
Похоже, он не мог говорить о Ким более тридцати секунд подряд. Моя нежность улетучилась, сменившись глубоким презрением.
