Дома Кате сделали промывание желудка, измерили температуру, положили на лоб компресс и уложили на диван в гостиной. Маша устроилась рядом, и им было разрешено смотреть телевизор ночь напролет. Сестры смотрели телевизор и обменивались фантиками, пока обеих не сморил сон.
Они проснулись оттого, что в квартире был вдруг включен весь свет и ходили какие-то люди в белых халатах — врачи. Первой их мыслью было, что приехали из-за Кати. Однако «скорая помощь» приехала, чтобы спасать их маму.
* * *
— Да-да, — спокойно подтвердила мать, снова собирая волосы в аккуратный пучок, — я заперлась в спальне и съела две упаковки люминала.
Даже теперь, спустя столько лет, услышав об этом, Маша побледнела. Одно дело — смутное воспоминание из глубокого детства, неопределенные догадки, и совсем другое — услышать это из собственных уст матери.
— Ваш папа не пришел на праздник, потому что провел день с другой женщиной. Он встречался с ней уже целых семь месяцев.
— Но почему же ты решила сделать это именно в тот день? — спросила Маша.
— Потому что накануне он заговорил со мной о разводе.
— И что же?
— Я не поверила, что он на это способен. Я сказала, что если он не придет на праздник, то тогда поверю, что действительно оставит меня и вас… Вот он и не пришел.
— Боже мой, мама, — воскликнула Маша в ужасе, — а что, если это была обычная ссора?
— Нет, — твердо сказала она. — Я знала, что он на это способен, и не могла представить себе, что останусь одна с двумя маленькими детьми… Но главное, мне показалось, что будет лучше, если я освобожу его от себя. Может быть, он был бы счастлив и вы были бы счастливы…
— Что ты говоришь! Неужели мы с Катей были бы счастливы, если бы жили с отцом и той ведьмой?
— И совсем она была не ведьма, — спокойно возразила мама. — Обыкновенная женщина, даже медсестра.
У Маши даже дыхание перехватило: после всего, что произошло, мать еще защищает отца и ту ведьму, которая могла стать их мачехой!
Бедняжка! Кажется, с тех пор она сделалась немного не в своем уме.
— Когда я пришла в себя после всех усилий врачей, — продолжала рассказывать мать, — то увидела вашего отца. Он сидел рядом на кровати.
— Он просил у тебя прощения?
— Наоборот. Он ругался и говорил, что я сама во всем виновата. Что довела его до того, что ему захотелось от меня сбежать.
— А ты?
— Что я? Я, конечно, согласилась. Ведь он был совершенно прав.
— Он был прав?! — вскричала Маша вне себя от возмущения. — Да он просто отъявленный эгоист, подлец!
— Не смей так говорить об отце! — дрожащими губами прошептала мать.
Маша подошла к окну. Потом вернулась и снова села на софу около матери.
— Мама, прошло столько лет, — сказала она. — Мы с Катей уже давно стали взрослыми. Тебе не о чем беспокоиться… Если отец уйдет, тебе будет только легче.
Но мать успела переключиться на что-то другое. Она рассеянно смотрела на дочь, а потом вдруг спросила:
— У тебя что-то было с этим мальчиком, да?
— С каким мальчиком?
— С тем, который погиб на Кавказе.
В том, что разговор ни с того ни с сего переключился на Рому Иванова, содержался какой-то черный юмор. Вселенская глупость, управлявшая человеческой жизнью, вторгалась даже в загробные пространства.
— Нет, мама, у меня ничего с ним не было. Мы просто дружили…
Маша поймала себя на том, что в ее словах было что-то уничижительное. Как будто она ставила дружбу ниже постели. Как будто в том, чтобы заниматься любовью с друзьями было что-то безнравственное. Друзей в постель пускать не принято, а врагов — да?..
— Вообще-то Рома был голубым. У него даже был любовник — солист хореографического коллектива.
Мать умолкла, словно переваривая услышанное, а Маша принялась перебирать слаксы. Нужно было выбрать пару под длинный свитер из черного мохера, который она решила надеть на предстоящий ужин с начальством. Наконец она выбрала — желто-пятнистые, под леопарда.
— А с кем ты теперь? — в лоб спросила ее мать.
— Он военный, мама. Полковник. И воюет на Кавказе.
— Боже мой, я так и знала, — прошептала мать.
Хотя, кажется, откуда ей было это знать? И почему она произнесла это с таким безнадежным отчаянием?.. Однако все объяснилось просто. Мать обратила на него внимание, когда смотрела по телевизору чеченские репортажи дочери.
— Но он-то, по крайней мере, не голубой? — спросила мать.
— Нет, мама, — с нервным смехом ответила Маша. — Он просто мой любовник… И друг, — добавила она после небольшой паузы.
Матери снова потребовалось некоторое время, чтобы переварить эту информацию, а Маша успела надеть свитер и примерить к нему слаксы. Еще чуть-чуть косметики — и вид у Маши получится самый боевой. Или, как говорит молодежь, стремный.
— И что же, — снова начала мать, — он, этот полковник, так и ходит повсюду в своем бронежилете?
— Он, кажется, вообще не надевает его, мама. Это я была в бронежилете.
— А он — в таких темных очках и с трубкой?
— Какая ты наблюдательная, мама!
— Тебе что, нравятся грубые и вульгарные мужчины?
— Он очень нежный и совсем не вульгарный.
— Только убивает людей и матерится, — язвительно обронила мать.
Маша промолчала. Логику матери не трудно было проследить. Так или иначе нужно было держать себя в руках.
— И он, естественно, женат, — продолжала мать.
Маша как раз натягивала сапожки на высокой платформе. Она медленно выпрямилась и, подойдя к матери, присела с ней рядом на софу и взяла ее за руку.
— Не трудись, мама, — сказала она. — Он обладает абсолютно всеми достоинствами и недостатками, которые свойственны мужчинам. Тебе не удастся ничего разрушить. Были моменты, когда мне самой этого хотелось. Но у меня ничего не вышло…
— Ничего я не собираюсь разрушать. Просто спросила, женат он или нет. Судя по твоей реакции, он действительно женат.
— Формально он женат, но уже долгие годы его с женой ничего не связывает. И в моем понимании он очень порядочный мужчина. Он…
— Он порядочный мужчина, — перебила ее мать, — и обещает развестись со своей женой.
— Честное слово, мама, — спокойно сказала Маша. — Ты зря стараешься… Давай лучше вообще не будем говорить об этом.
Мать молчала наблюдала, как Маша встала и начала вертеться перед зеркалом, а потом попросила:
— Ответь мне только на один вопрос, дочь. Ты его любишь? Не отвечай сразу, подумай. Я говорю о настоящей любви. Такой любви, которая должна переполнять тебя даже в самой обычной обстановке. Когда у тебя на глазах появляются слезы счастливого умиления только оттого, что ты берешь его носки или там портянки и начинаешь стирать в тазике. Когда берешься пришить пуговицу на его рубашку и вдруг прижимаешь эту рубашку к губам и начинаешь целовать, забывая обо всем на свете…
