Ренни с улыбкой кивает. У нее колотится сердце.
— Конечно.
— По правде говоря вас подозревали в шпионаже. Что вы — иностранный агент. Занимаетесь подрывной деятельностью. Ну не абсурд ли это? Что поделаешь, издержки местного колорита.
Явно, что Сафари мнется, не решаясь перейти к главному. Наконец, он преодолевает замешательство. Дело очень деликатное, вызволить ее отсюда оказалось гораздо сложнее, чем она может себе представить. Ей неведомы механизмы власти небольших южных государств. Правители чересчур темпераментны. Нерациональны, не подчиняются законам логики. К примеру, премьер-министр был крайне возмущен тем, что американцы и канадцы не прислали войска для его поддержки; вы только вообразите, крохотный мятежик, бунтик, заглохший, не успев начаться. Но здешний премьер решил заточить Ренни за решетку в отместку за то, что ему не оказали помощь. Как заложницу. Может ли она вообразить, что такое возможно?
Ренни может.
— Насколько я понимаю, — уточняет она, — вы требуете, чтобы я не писала о том, что со мной случилось.
— Не требуем, а просим, — уточняет Сафари. — Конечно, пресса свободна. Но речь идет о том, чтобы не уронить свое лицо, избежать позора, спасти репутацию.
Себя вы тоже не забыли, предполагает Ренни. А вслух она спрашивает, имеет ли он хоть малейшее представление о том, что здесь творится.
— Совет по делам церквей проводил здесь инспекцию и был удовлетворен условиями, — чересчур поспешно ответил он. — В любом случае мы не имеем права вмешиваться в их внутренние дела.
— Вероятно, вы правы, — соглашается Ренни. Она хочет получить назад свой паспорт и выйти отсюда. — В конце концов, это не входит в мою компетенцию. Я пишу о другом. Моды, путешествия. Образ жизни…
Он с облегчением вздыхает, она сообразительная женщина, с такими приятно иметь дело. Конечно, мы выделяем ассигнования на мирное развитие, но entre nous[9] мы не хотим второй Гренады.
Ренни смотрит в окно. В небе парит самолет, он заходит на посадку под крутым наклоном, серебрясь в дрожащем голубом воздухе. По всей вероятности, это рейс из Барбадоса, тот, который доставил ее сюда, только теперь он идет точно по расписанию. Обстановка стабилизируется. С каждым днем налаживается прежняя жизнь.
Ренни хочется поскорее забыть всю эту историю. Это не то приключение, которое приятно вспоминать.
— Я вас понимаю, — сочувственно кивает он. Они встают, обмениваются рукопожатием.
Когда охранники притомились, они швырнули бесчувственное тело Лоры в камеру. Ренни пятится в сухой угол. Оно с глухим стуком падает на пол и лежит там как мешок с тряпьем. Ренни, забившись в угол, с ужасом смотрит на это. Лицо уткнуто в пол, руки-ноги неуклюже раскинуты в стороны, волосы всклокочены, юбка задрана, трусики разодраны и выпачканы, на ногах уже проступают синяки, на бедрах багровые кровоподтеки.
Может быть, они появились раньше, может, были всегда. Пахнет дерьмом и юбка вся вымазана испражнениями.
Мортон через решетку выплескивает что-то на Лору из красного ведра.
— Она испачкалась, — говорит он, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Так может почище будет.
Оба со смехом удаляются. Ренни опасается, что в ведре была не вода.
Лора без движения лежит на полу. А вдруг она умерла? Они еще не скоро вернутся, может только к утру. И ей тогда придется провести ночь рядом с трупом. Здесь наверняка должен быть доктор. Она осторожно обходит вокруг Лоры, лежащей в грязной луже на полу, кровь перемешалась с водой, слава Богу, что это была только вода. Она выглядывает в коридор, вертит головой. Там никого, все будто вымерли. Под потолком тянутся провода, с них через равное расстояние свисают лампочки. Одна перегорела. Нужно кому-то обо всем рассказать.
На кухне Ренни делает себе сэндвич с арахисовым маслом. Где-то бубнит радио, хотя, возможно, неясное бормотание исходит от серо-голубого мутного экрана в гостиной, перед которым часами просиживает ее бабушка. Ренни режет сэндвичи на четыре части, кладет на тарелку, наливает стакан молока. Она любит иногда устраивать себе маленькие домашние церемонии.
В дверях появляется бабушка в черном платье с белыми цветами.
— Я не могу найти свои руки, — бабушка беспомощно протягивает к Ренни руки с болтающимися как плети кистями.
Все что угодно, только не прикосновение этих ищущих, как у слепца рук, наощупь шарящих что-то вокруг себя. Ренни отшатывается от бабки как от прокаженной, пряча за спину руки, Ренни отступает в угол кухни и крадется по стенке, в надежде незаметно проскользнуть через дверь и шмыгнуть в сад.
— Куда все подевались? — вопрошает бабушка. Она начинает плакать по-детски скривив губы, скупые слезы катятся по морщинистому лицу.
В кухню входит мать с полной сумкой продуктов. На ней будничное платье цвета морской волны.
— Что тут у вас происходит?
— Мои руки, я не могу найти свои руки, — причитает бабушка.
Во взгляде, которым мать обводит Ренни и бабушку, сквозит покорность судьбе, смешанная с отвращением. Взгляд поочередно скользит по ним, по кухне, по сэндвичу, набитой сумке. Мать аккуратно ставит сумку на стол.
— Неужели ты до сих пор не знаешь, как ее успокоить, — говорит она, не глядя на Ренни. — Вот они, твои руки, там, куда ты их сама положила, — приговаривает мать, крепко сжимая в своих ладонях слегка подрагивающие руки бабушки.
Сквозь крохотное окошко камеры падает солнечный луч, расчерчивая пол на квадраты. Рука Лоры с грязными заскорузлыми пальцами, обкусанными ногтями кажется светящейся, почти прозрачной, попадая в полосу света. Тело лежит в мутной вязкой жиже, теряясь в полумраке, создается жуткое впечатление, что рука сама по себе тянется к свету. Ренни дотрагивается до этой безжизненной руки. Секунду поколебавшись, она опускается на мокрый пол на колени. Берет в свои ладони ледяную руку, надеясь по биению пульса определить теплится ли жизнь в безвольно распростертом перед ней теле. Неужели все? Ренни с усилием переворачивает Лору на бок. Действует она осторожно, словно имеет дело не с бесчувственным телом, а с чрезвычайно хрупким предметом. Подтаскивает Лору в сухой угол. Садится рядом, устроив ее голову у себя на коленях. Она убирает с лица слипшиеся волосы, это уже не лицо, а сплошной кровоподтек, кровь сочится из ссадин и царапин, рот, полностью потеряв свои очертания, похож на перезрелый фрукт после того, как его переехала машина. К горлу Ренни подкатывает тошнота, это не Лора, это незнакомый человек, не имеющий ничего общего с ее сокамерницей. Ренни ничего не может с собой поделать, она бессильна изменить что-либо, это лицо безымянной незнакомки, имя «Лора» не принадлежит этому кровавому месиву.
