— Не указывайте мне, как надо работать.
— В таком случае и вы не указывайте мне. — И он тоже наклонился вперед. — Я пять лет держал руку на пульсе политической жизни. Я не собираюсь поднести вам Капитолий на блюдце, Кармайкл. Если у вас есть претензии к моей работе, обратитесь к Моррисону.
Торп назвал фамилию директора Вашингтонского бюро Си-эн-си.
— Вы так самоуверенны. — Ливи вдруг захотелось придушить его. — Так уверены в том, что именно вы хранитель Святого Грааля.
— В политической жизни нет ничего святого, Кармайкл, — возразил Торп. — Я здесь потому, что умею играть в эту игру. А вам, может быть, следует взять несколько уроков мастерства.
— Ну уж не у вас.
— Глядите, не нарваться бы на кого похуже. — Он помолчал минуту и подумал.
— Вот что, пожалуй, я вам кое-что все же посоветую. Чтобы пустить здесь корни, требуется больше года. Здешние чиновники всегда в центре внимания. Политика — грязное дело, особенно после Уотергейта. Наше дело — разоблачать их. Игнорировать нас они не могут, поэтому они обходятся с нами так же, как мы с ними.
— Вы не сообщили мне ничего нового, — с легким презрением отметила Оливия.
— Возможно, — согласился он. — Но у вас есть преимущества, которые вы напрасно не пускаете в ход: внешность и порода, класс.
— Не понимаю, какое отношение…
— Не будьте идиоткой! — с раздражением прервал ее Торп. — Репортер должен использовать все, что может выпросить, одолжить или украсть. Ваша внешность никак не связана с вашими умственными способностями, с которыми вы так носитесь. Она влияет на то, как вас воспринимают. Такова человеческая природа. — И выждал, пока она полностью уразумеет его слова.
Обдумав их, она поняла, что Торп прав, и это ее раздосадовало. Одни журналисты обыгрывали свой шарм, другие — грубость, ей мог помочь аристократизм или, как выразился Торп, класс.
— В субботу вечером прием в посольстве. Я возьму вас с собой.
Она изумленно воззрилась на Торпа. Вот так так!
— Вы…
— Вам нужно видеть общество изнутри, воспользуйтесь самым доступным входом.
Недоверчивость, отразившаяся в ее взгляде, позабавила Торпа.
— После нескольких бокалов шампанского можно услышать весьма интересную болтовню в дамской комнате.
— Вам, разумеется, это хорошо известно, — ответила она сухо.
— Вы бы многому удивились, — добавил он, пропустив ее колкость мимо ушей.
Предложение Торпа было заманчиво, однако казалось крайне подозрительным. В конце концов, с чего бы ему оказывать ей такие любезности? Торп пододвинул ей бокал.
— Есть поговорка насчет дареного коня, Ливи.
— А как насчет Троянского?
Торп рассмеялся:
— Хороший репортер открыл бы ворота ради сенсации.
Торп, конечно, прав, но все это было ей не по душе. Если бы на месте Торпа был другой, она бы не колебалась. «К черту, надо действительно брать что дают», — сказала она себе и взяла сумочку.
— Хорошо. Какое посольство?
— Английское.
Торп с интересом наблюдал, как она принимает решение.
— В котором часу мы с вами встретимся?
— Я вас подхвачу.
Лйви начала уже вставать, но замерла. — Нет.
— Мое приглашение — мои условия. Можете согласиться, можете отказаться.
О, как ей это не нравилось. Ехать с ним в одной машине, бог знает куда это вообще может ее завести. Нет-нет, ничего такого ей не надо. Только покой и безопасность. Впрочем, она сомневалась, что женщина могла бы чувствовать себя в безопасности с Торпом. Что же касается покоя… Черт, он опять загонял ее в угол. Если она откажется, то поставит себя в дурацкое положение.
— Хорошо. — Ливи достала записную книжку. — Я дам вам свой адрес.
— Я знаю ваш адрес.
Торп встретился с ней взглядом и увидел в ее глазах некоторую растерянность.
— Я репортер, Ливи. Информация — моя профессия. — Торп поднялся из-за стола. — Я провожу вас.
Он взял ее под руку и повел к выходу. Лини молчала. Она не знала — то ли выиграла очко, то ли проиграла два. «Во всяком случае, — подумала она, — это лучше, чем бездействие».
— Вам незачем выходить… — начала она, когда он направился с ней к стоянке. — Вы без плаща.
— Беспокоитесь о моем здоровье?
— Вот еще!
Раздосадованная, она достала ключи от машины.
— Мы уже покончили с бизнесом на сегодня? — спросил он, когда она вставила ключ в замок.
— Да.
— Полностью?
— Полностью.
— Хорошо.
Он повернул ее лицом к себе, притянул поближе и прижался губами к ее губам. Ливи была так ошеломлена, что и не подумала вырываться. Этого она от него никак не ожидала. Его твердо очерченный, волевой рот неожиданно оказался мягким и нежным. Он обнял ее, крепче прижимая к себе.
Прикосновение его сильного тела возбуждало. Она почувствовала, как кровь быстрее побежала по жилам. Ливи подняла руки, еще не зная, прижмет его к себе или оттолкнет. И кончила тем, что вцепилась пальцами в его рубашку.
Торп не пытался добиться большего. Он видел, что она старается подавить ответное волнение, ей это не удается. Прекрасно, но торопиться не нужно. Он сдержал себя, и поцелуй стал нежнее.
Постепенно ее губы стали слабыми и податливыми. Мир перед глазами расплылся, как будто в камере заменили линзу и еще не отрегулировали.
— Нет, — прошептала она и, разжав пальцы, оттолкнула его. — Нет.
Он отпустил Ливи. Она без сил прислонилась к машине. Ощущения, казалось бы, давно погребенные, вновь ожили. И надо же было так случиться, чтобы именно Торп вернул их к жизни. Она в упор смотрела на него. Противоречивые эмоции, скрытая уязвленность поочередно отражались на ее лице. Торп почувствовал, что в нем пробудилось нечто более глубокое, чем просто желание.
— Это… — Ливи запнулась и с усилием опять заговорила: — Это было…
— Очень приятно для нас обоих, Оливия, — закончил Торп нарочито веселым тоном. — Хотя, сдается, вы давненько не практиковались.
Глаза Ливи вспыхнули, туман исчез.
— Вы невыносимы.
— Будьте готовы к восьми часам в субботу, — сказал Торп и вернулся в бар О'Райли.
Она выбрала простое черное платье, сидевшее на ней как влитое. Оно было без малейших вольностей, только чистое совершенство линий. На гладком черном фоне ее кожа казалась мраморной. Некоторое время Ливи колебалась, надеть ли что-нибудь из украшений, и в конце концов выбрала жемчужные серьги — подарок к совершеннолетию.
Несколько секунд она держала их в руке. Они пробудили горько-сладкие воспоминания. Двадцать один год. Радужные мечты. Ей казалось, что ничто уже не сможет омрачить ее жизнь, помешать ее счастью. Прошло совсем немного времени, и мир ее начал рушиться. А в двадцать три она уже забыла, что значит радоваться.
