Ознакомительная версия.
– Ну какая разница, – произнесла она и потерлась об него носом, – ну какая разница, что потом будет. Сейчас-то мы здесь…
– Здесь, – повторил Волошин, думая только о том, что она так близко.
– Ты потом все себе придумаешь, – продолжала она быстро, – и найдешь какие-нибудь объяснения. А сейчас уже поздно, Марк.
– Все мои объяснения оказываются чепухой и враньем.
– Ты придумаешь какие-нибудь другие объяснения.
– Не хочу никаких объяснений.
– Но тебе же надо из-за чего-нибудь страдать.
– Мне надоело страдать.
– Тогда не страдай.
Он собирался наказать ее и уж почти начал, но из наказания ничего не вышло. Сердце билось легко и свободно, рукам было горячо, и везде было горячо, как будто он весь наполнился огненной лавой, распиравшей его изнутри. Все перестало иметь значение, даже то, что в последнее время он был не человеком, а шпицем-мизантропом Доном Карлосом! Вдруг он перестал быть шпицем и сделался мужчиной, совершенно нормальным и полноценным, не боящимся ежесекундно умереть от сердечного приступа.
Он больше вообще ничего не боялся.
Он прижимал ее к себе, целовал, отпускал, чтобы перевести дух, и снова прижимал, и она целовала его, и их шатало из стороны в сторону, и в конце концов что-то откуда-то свалилось им на головы, и оказалось, что свалилась Варина куртка.
Варя отпихнула ее.
Потом тоненько засвистело, и Волошин подумал, что у него звенит в ушах, но свист все не прекращался, только усиливался, словно где-то недалеко дули в свисток. Они оторвались друг от друга и посмотрела по сторонам – он налево, она направо. Никаких свистков. Только дубовые полки с книгами. Ему жалко было терять время на какой-то дурацкий свист, и он взял ее за голову и притянул к себе, но Варя сказала:
– Подожди.
– Да наплевать.
– Нет, это где-то у нас.
– Где… у нас?
– В твоей квартире.
Они опять прислушались и опять посмотрели – она налево, он направо.
– Чайник, Марк! – вдруг вскрикнула Варя. – Мы забыли чайник! Он же у тебя со свистком!
– У меня электрический чайник, а они не бывают со свистком!
– Разве? Не бывают?
И они бросились на кухню, и выключили чайник, стоявший на плите, вовсе не электрический! Пар из него валил так, что окна запотели.
– Где ты его взяла? Я сто лет его не видел!
– Вот тут. На полочке. А что такое?..
Тут им стало очень весело, и они обнялись и хохотали – это же очень смешно, что они забыли про чайник!.. А потом опять начали целоваться, и Волошину это тоже почему-то было очень весело.
Вот никогда в жизни он так весело не целовался, как нынче вечером на собственной кухне с собственной секретаршей!..
И вообще он редко целовался. Даша ничего этого не любила. А может, любила, но как-то так, что он этого не понял. А может, просто его не любила.
Она говорила всегда, что он слишком «правильный» и потому скучный человек, только она говорила не скучный, а «пыльный».
Ты такой же пыльный человек, как твой дедушка с его книжными шкафами!..
Она никогда не видела его деда, но почему-то обожала сравнивать его с Волошиным, как будто Волошин тоже был дед. Или он на самом деле сразу, с самой молодости стал стариком, и она всегда видела в нем только шпица Дона Карлоса?..
Но Варя ничего не знала про шпица и про то, что Волошин «пыльный»!..
– Я о тебе мечтала, – вдруг тихонько сказала она ему на ухо, когда он оторвался от нее, чтобы перевести дыхание. – Правда, Марк. Я сначала мечтала о Разлогове, а потом о тебе. Я знаю, что это неправильно и что все секретарши всегда влюблены в своих начальников, но я… мечтала.
– Не придумывай.
Она вдруг засмеялась и посмотрела ему в глаза. Странное дело, но до этой секунды она понятия не имела, какие у него глаза. Оказалось, карие, очень темные.
– А можно немножко?
– Что?
– Немножко попридумывать?
– Нет, – отрезал Волошин. – Ты что-нибудь не то напридумываешь!
Но пока все было «то», и даже холодный кожаный диван, с которого она так неловко съезжала сегодня утром – а кажется, что в прошлой жизни! – не отпугнул и не остудил ее.
На одну секунду Волошин устыдился этого дивана с его рептильным блеском и подумал даже, что нужно вытащить из бельевого ящика скатанный матрас с одеялком и подушкой и как-то улучшить положение или все-таки пойти в спальню, где было царское ложе, выписанное когда-то из Италии, а может, из Англии, а потом забыл. Варя стянула с него свитер, прижалась щекой к тому месту, где у него сегодня целый день болело сердце, и он обо всем забыл. Даже о том, что оно болело.
И на диване им было весело, вот ей-богу!.. Все-таки они с него съезжали, и держали друг друга, и прижимались, и возились как-то неловко, и прежний, нормальный Волошин непременно умер бы со стыда, если бы возился голый на диване с малознакомой девицей, а шпиц Дон Карлос еще и облаял бы ее, но новый ненормальный Волошин чувствовал только радость. И новым казалось все – прикосновение ее пальцев к его коже, протяжный вздох, как всхлип, ее вдруг ставшие серьезными глаза, смотревшие близко-близко.
Он забыл уже, как это бывает, когда у женщины от удовольствия и радости начинают гореть щеки. И это удовольствие – он сам, Марк Волошин! Его жена получала удовольствие от дорогих одежд, мехов, бриллиантов и отелей и была благодарна ему за то, что он умел все это добыть, но он сам никогда не вызывал у нее восторга. Нет, она была безусловно согласна проделывать с ним в постели некую обязательную программу, в общем, довольно скучную и уж точно давно привычную, но восхищаться им ей даже в голову не приходило!
А Варя восхищалась.
– Ты такой красивый, – вдруг сказала она, и куснула его за плечо, и провела рукой по спине, по самому позвоночнику, все ниже, и ниже, и ниже, – у тебя такая красивая длинная спина!
И она не смеялась над ним, он видел это совершенно точно, потому что еще раз успел посмотреть ей в лицо, очень серьезное и ласковое, он никогда не видел таких ласковых женских лиц.
И ему так хотелось, чтобы она еще раз сказала, что у него красивая спина, или рука, или нос, просто для того, чтобы это услышать, и потом жить, зная это и упиваясь, потому что вдруг оказалось, что это очень важно, так важно, как ничто на свете!
Оказалось, что просто жить – дышать, двигаться, заниматься любовью на холодном кабинетном диване, смотреть в глаза, чувствовать жар и страх – это очень важно. Еще утром он думал с ожесточением, что умрет, и наплевать, и ладно, Разлогов уже умер. Хорошо ему, Разлогову, у него все позади. А потом оказалось, что Разлогов не умер, и он, Волошин, не умер тоже, а, наоборот, воскрес, как будто хлебнул «живой воды» из той самой установки, схему которой порвала в клочки разлоговская собака Димка!..
Ознакомительная версия.
