Вдруг она исчезла. В то же мгновение я услышала, что к дому быстро подъезжает еще одна машина. У ворот зажегся свет, салон погрузился в темноту. Я подняла голову и прислушалась.
Шаги по гравию дорожки. Голос Рауля на террасе:
— Бернар?
— Мсье?
Бернар быстро вышел из-за угла дома.
Послышались шаги Рауля, спускающегося по ступенькам террасы. Он сказал так же коротко и резко, как говорил с мадам Вуату:
— Есть что-нибудь новое?
— Нет, мсье, но...
Рауль тихо выругался:
— Вы возвращались в хижину?
— Да. Я их не нашел, но они там были, клянусь вам, они...
— Конечно были. Тот англичанин просидел там почти до двенадцати часов ночи. Я это знаю точно. Они пошли к нему. Вы узнали, где он?
— Он еще не вернулся. Он уехал с другими альпинистами в Руссель, они еще там. Но, мсье, я все пытаюсь сказать вам... Я только что звонил домой, и мне сказали, что она звонила ему в «Кок Арди». Она...
— Звонила ему? Когда? — быстро спросил Рауль.
— Примерно полчаса назад.
— Черт возьми! — Он шумно перевел дыхание. — Откуда она говорила? Эти болваны догадались спросить?
— Да, конечно, мсье. Они слышали от Жюля об этом скандальном случае, понимаете, мсье, и...
— Откуда она звонила?
— Из «Сан-Флер», из Эвиана. Они сказали...
— Полчаса назад?
— Не больше сорока минут назад.
— Значит, англичанин ничего не слышал. Он, наверное, еще со своими альпинистами. Они еще не встретились.
Он быстро отвернулся и пошел по дорожке. Бернар последовал за ним. Голоса их удалялись, но я расслышала его слова:
— Немедленно отправляйся в Эвиан на этой машине. Я тоже поеду. Мы должны найти их, быстро. Слышишь? Должны найти.
Бернар что-то сказал мрачным тоном, словно пытаясь оправдаться, и Рауль грубо обругал его. Потом они зашли за угол и их не стало слышно. Через мгновение я услышала, как заурчал мотор «кадиллака», и фары описали широкий полукруг света на дорожке. Беппо снова залаял. Мадам Вуату, должно быть, вышла из сторожки, услышав приближение второй машины. Я услышала, как Бернар разговаривает с ней и она ответила ему по обыкновению очень громко и визгливо, так что я могла ее расслышать:
— Он сказал, что будет здесь в двенадцать. В двенадцать самое позднее.
Потом Бернар тоже уехал. Я подняла голову с холодного камня и обхватила рукой Филиппа. Филипп взволнованно прошептал:
— Он приезжает в двенадцать. Вы слышали?
— Да. Сейчас, наверное, немного больше девяти. Нам придется ждать всего около трех часов, малыш. А они поехали искать нас в Эвиане.
— Он спустился с лестницы на террасе. Балкон должен быть открыт. Войдем?
Несколько секунд я молчала, потом устало ответила:
— Нет. Еще три часа. Давай не рисковать. Вернемся и запремся в том домике у пристани.
Домик казался еще менее уютным, чем раньше. Филипп на минуту исчез, прошел вдоль задней стены и скоро вернулся, с видом победителя размахивая ключом.
— Молодец! — похвалила я мальчика. — Показывай дорогу, кролик!
Он осторожно поднялся по крутой лестнице, ведущей к двери, возвышавшейся над маленькой пристанью, где у самого берега стояло несколько лодок. Ступеньки были мокрые и скользкие, заросшие мхом, и я боялась, что мы свалимся в воду. Дойдя до двери, Филипп наклонился, и я услышала, как заскрипел ключ в замке. Взвизгнув на петлях, дверь открылась. Перед нами зияло темное пространство, откуда веяло пылью и холодом запустения.
— Вот так убежище! — сказала я с деланным восторгом, который, как мне казалось, нисколько не обманул Филиппа. Потом я осторожно включила фонарик.
Слава богу, здесь было сухо. Но это было единственным преимуществом этого помещения — мрачной черной коробки, пыльного склада всякого мусора, прошлогодних сломанных игрушек, напоминающих о прошедших летних днях. Потом я узнала, что неподалеку, на набережной, когда-то была зацементированная площадка, служившая пляжем семейству Вальми. Здесь были беспорядочно свалены разные вещи, которые выглядят такими заманчиво яркими в июньский полдень: складные кресла и шезлонги, огромный пляжный зонт из оранжевой с алым парусины, какие-то непонятные предметы, грязные и свернутые, которые могли быть надувными подушками, огромная резиновая утка, похожая на колбасу резиновая лошадь в темно-синих яблоках...
В неровном колеблющемся свете фонарика они выглядели гротескными чудовищами, особенно страшными от мысли, что нам придется провести среди них несколько бессонных часов, дрожа от страха, что нас кто-нибудь обнаружит.
В стене, обращенной к берегу, было маленькое окошко. Я придвинула вплотную к нему один из сложенных шезлонгов, чтобы скрыть свет фонарика от случайных наблюдателей, потом, вернувшись к двери, заперла ее на ключ.
— А что мы будем здесь делать до двенадцати часов? — меланхолически спросил Филипп, стоявший позади меня.
— Раз у нас нет фишек и шахмат, — с напускной бодростью ответила я, — нам остается только заснуть. Почему бы и нет? Ты, должно быть, умираешь от усталости. Теперь тебе не о чем беспокоиться, можешь спать спокойно.
— Нет, — с некоторым сомнением ответил он, потом сказал, словно что-то вспомнив: — Я буду спать в лодке.
— Дурачок, здесь нет лодки. А те, что снаружи, насквозь мокрые. Может быть, вот тут, — с той же напускной бодростью добавила я, направляя луч фонарика на ужасную кучу мусора, — может быть, мы найдем что-нибудь получше...
— А, вот она.
Филипп бросился к куче и у меня за спиной начал вытягивать из-под трех крокетных молотков, полуспущенного ватерпольного мяча и сломанного весла что-то желтое и плоское, похожее на клеенчатый плащ.
— Что это... — начала я.
— Лодка.
— А, понимаю. Надувная лодка? Никогда такой не видела.
Он кивнул и стал раскладывать свое неаппетитное сокровище на незанятой части пола.
— Ее надувают. Вот трубка. Ее надувают воздухом, и тогда борта поднимаются и получается лодка. Я хочу спать в ней.
Я не стала ему возражать, чувствуя несказанное облегчение от того, что он нашел себе хоть какое-то занятие.
— Почему бы и нет? — сказала я. — Во всяком случае, это хорошая подстилка от сырости. В конце концов, что для нас значит еще немножко пыли?
— Это не подстилка. Это лодка.
Он деловито рылся в куче грязной парусины в углу.
— Са se voit,[24]— не очень уверенно сказала я, глядя на желтую клеенку.
— Ее надувают, — терпеливо объяснил Филипп, пролезая между бочкой с бензином и фантастической пятнистой лошадью.
На щеке у него было большое черное пятно.
— Дорогой мой, если ты думаешь, что у кого-нибудь из нас осталось достаточно сил, чтобы надуть эту лодку...
