На следующий день, как только он появился за столиком, бармен дружелюбно подмигнул Джуди:
– А вон твой богатый парень опять пришел. Джуди сияла. Ребята, которых она знала в родном Росвилле, были неловкими и неуклюжими. Девушкам они предпочитали пиво, футбол и рыбалку. У Куртиса же были превосходные манеры, и Джуди было с ним легко. Куртис обращался с Джуди, как с леди, а она, неуютно себя чувствовавшая в атмосфере Европы, была рада встрече с соотечественником, который так же тосковал по дому, как и она. Они часто говорили о том, что больше всего любили в Америке: бары Херши, жирные молочные коктейли, бифштексы – причем настоящие, не плоские, как подошва, кусочки мяса, которые застревали у тебя в зубах.
– И еще американское кино, – заявил Куртис. – Я не понимаю фильмов на французском языке.
Куртис поцеловал ее после того, как они катались на катке при лунном свете. Джуди ощутила грубое прикосновение его куртки. Она уже не тосковала больше по дому, ощутив утерянное тепло и спокойствие в его сильных руках, и внутри нее, казалось, все оттаивало.
– На улице холодно целоваться, – произнес он. – Пошли ко мне.
Тремя неделями позже он сидел на краешке ее кровати, натягивая свои белые носки.
– Конечно, я люблю тебя, Джуди. С самого бала в день Святого Валентина, помнишь?
Джуди полулежала на кровати, натянув на плечи простыню.
– И именно поэтому ты едешь в Филадельфию, чтобы жениться на ком-то еще?
– Я ведь уже миллион раз тебе объяснял. Это все давным-давно решено. Дебра и я были обручены еще в день ее семнадцатилетия, и с тех пор все с нетерпением ожидают нашей свадьбы, особенно Дебра. Мой отец, а до этого еще его дед строили дело клана в расчете на то, чтобы в один прекрасный день кто-нибудь из Халифаксов смог стать президентом США. Это было целью их жизни, а я их единственный наследник, и потому мой долг – воплотить их мечту в жизнь. Я ответствен за это.
«А за меня ты не ответствен?» – грустно подумала Джуди, а Куртис тем временем продолжал:
– Но, чтобы начать борьбу за президентское кресло, нужны деньги, выборы – вещь дорогая, и необходима подходящая жена. – Он уже надевал свои белые сапоги и вид при этом имел весьма смущенный.
– Богатая жена, ты имеешь в виду?
– Я вырос вместе с Деброй и очень привязан к ней. Я просто не в состоянии причинить ей боль. К тому же все в Филадельфии знают, что в конце ее первого сезона мы должны пожениться.
– Но почему ты мне ничего об этом не рассказал?
– Когда я в первый раз увидел тебя и услышал, как тобой понукает этот швейцарский бармен, во мне что-то перевернулось. Мне просто захотелось обнять тебя, взять за плечи, увести оттуда и заботиться о тебе всю жизнь. – Куртис не мог заставить себя посмотреть ей в глаза, но он старался быть честным. – Я сам не могу уразуметь, как это можно любить двух женщин сразу, знаю только, что в одно мгновение я спокойно пил свой бурбон, а в следующее – уже не мог ни о чем думать, кроме тебя. Ты так не похожа на девчонок, которых я знал на родине, в тебе так много жизни. Я тут же влюбился в тебя.
– Но как же ты можешь любить меня и жениться на ком-то другом? – Джуди вытерла слезы краешком простыни.
– Могу, потому что должен, – грустно ответил он. – Да ведь и ты собираешься выйти замуж за этого парня из Росвилла.
Джуди ничего не ответила. Но в очередной раз крепко выругала себя за то, что придумала чертова Джима из Западной Виргинии.
Над белой сверкающей долиной плавно скользил маленький красный фуникулер. Вниз по склонам неслись крошечные фигурки лыжников, а Максина с интересом слушала тетушку Гортензию, рассказывавшую последние парижские сплетни, – обе они надеялись, что две сидящие рядом с ними модно одетые итальянки и парень в черном лыжном костюме не понимают по-английски. Итальянки были среднего возраста, обе с грушеобразными фигурами, в норковых парках. Они были тщательно накрашены, причесаны и, несмотря на наличие у каждой в руках пары щегольских горных лыж, явно не собирались ими воспользоваться по прибытии на вершину горы.
– Конечно, все привыкли считать, что Роланд tapette,[9] и поэтому, когда она обнаружила его в… – рассказывала тетушка своим низким голосом, но вдруг резко оборвала повествование, потому что фуникулер издал пугающий скрип, потом застыл на месте и начал мерно покачиваться из стороны в сторону, в то время как трос его отчаянно скрипел.
Наступил момент полнейшего, пугающего молчания. Джуди почувствовала себя совершенно беспомощной, попавшей в ловушку, ей казалось, что стены кабинки сжимаются вокруг нее, как тиски. Она лихорадочно соображала, как надолго им хватит воздуха и успеют ли они замерзнуть до смерти, прежде чем подоспеет помощь; клаустрофобия становилась невыносимой.
– Dio mio! – вскричала одна из итальянок и бросилась к краю кабины. Потеряв равновесие, кабина резко накренилась, и в какой-то момент показалось, что кабина вот-вот рухнет вниз, прямо на скалы.
– Не двигайтесь! – крикнула по-итальянски тетушка Гортензия, но женщина уже бежала назад.
– Santa Mamma Mia! – колотила себя кулаками в грудь розовая парка. – Мои дети! Мой муж! Что они будут делать? – И она забилась в истерике в объятиях приятельницы. И вновь кабинка покачнулась от этого резкого движения, а тросы жалобно взвизгнули.
На худощавом лице тетушки Гортензии появилось выражение легкого сожаления, и в тот же момент она резко ударила концом своей лыжной рукавицы по лицу женщины.
– Ваш муж и дети не хотели бы, чтобы у вас началась истерика, синьора, – заявила она, поджав свои красные чувственные губы. – Пока мы сидим спокойно, нет никакой опасности. Лучше всего удобно устроиться на полу. Внизу уже знают, что случилось, и пытаются нам помочь. А нам лучше заняться чем-нибудь еще, например, сыграть партию в покер.
Лиловая парка шептала что-то на ухо розовой, у которой шли уже по лицу красные пятна, а глаза, неотступно следившие за тетушкой Гортензией, яростно сверкали. Тетушка же, сохраняя невозмутимое выражение, усаживалась, скрестив ноги, на пол. Потом, открыв свою черепаховую сумочку, она извлекла оттуда серебряную фляжку с шерри-бренди и пустила ее по кругу.
– Я же помню, где-то здесь должны быть карты, – пробормотала она, шаря руками в сумочке. Несмотря на теплую меховую шапку из белой лисы, нос ее уже покраснел от холода. Тем временем все остальные уже рассаживались вокруг нее на полу. Она вытащила из сумочки армейский нож («Очень полезен и удобен как штопор»), потом меню от Максима («Вебе Берар нарисовал для меня эту картинку накануне моего отъезда из Парижа»), сигарету-самокрутку, которую тут же испуганно сунула обратно в сумочку, и, наконец, колоду карт. Она тут же приветливо улыбнулась парню в черном костюме, который взял карты и начал их тасовать. Это был единственный из присутствующих, кто умел играть в покер.
