Но проблема была и в том, что умственное развитие Елены оставалось на уровне ребенка; решимость Энджел защитить ее от ранящего сознания своей непохожести на других детей не только изолировала ее – она задержала ее развитие. Елена никогда не ходила в школу, в отличие от Марии-Кристины; она была все время дома вместе с матерью, и годами Энджел делала вид, что все в порядке. Она улыбалась, когда люди смотрели на Елену, озадаченные, и объясняла, что Елена—очень застенчивый ребенок; она отвечала на вопросы, которых Елена не слышала; когда девочка была маленькой, она не разрешала ей ходить в гости, а когда та повзрослела – на взрослые танцевальные вечера, говоря, что Елена слишком хрупка и впечатлительна. Она не позволяла ей взрослеть. Когда она в конце концов покинула Фелипе и Александра и вернулась в Калифорнию, двенадцатилетняя Елена зависела от матери, как шестилетнее дитя.
На ранчо Санта-Виттория Розалия заметила, что происходит, и предостерегла Энджел. Она с сочувствием подумала, что, может, из-за того, что Энджел потеряла своего сына, она сверх меры опекает девочку. Елена превратилась из прелестного ребенка в молодую девушку, по-прежнему совершенно изолированную от реальной жизни, но счастливую и балуемую в ее маленьком мирке, где все понимали и любили ее. Она не знала ничего другого. Она обладала наивностью ребенка, но лицом и телом хорошенькой молодой женщины. Она никогда не встречалась ни с кем, кто не принадлежал бы к семейному кругу Абрего – Константов или их друзей, и еще врачей, к которым ее продолжали водить; Энджел потом всю жизнь кляла себя за то, что даже не заметила, что случилось с Еленой.
Елена побежала через лужайку, размахивая теннисной ракеткой. На ней была короткая белая юбочка, босые ноги, загорелые под летним солнцем. Она такая изящная, грациозная, думала Энджел, у нее походка балерины… и, кто знает, может быть, Елена могла бы ею стать, если бы она не держала девочку все время при себе из-за своих нелепых страхов.
– Мама? Почему ты не пришла на теннисный корт посмотреть на меня? Ты же обещала… Мне так тебя не хватало, мама, – добавила она, но ее слова были лишь набором малоразличимых звуков.
– Извини, дорогая. Я просто читала газету и позабыла совсем о времени. Я могу пойти прямо сейчас.
– Уже поздно. Марии-Кристине надоело. Она больше не хочет играть.
Это было типично для другой дочери, думала Энджел, – сосредоточить свое внимание надолго на чем-то она могла с таким же успехом, как бабочка, это был ее жизненный стиль – она порхала от мужчины к мужчине, подобно тому, как бабочка порхает с цветка на цветок.
Мария-Кристина сначала флиртовала в маленьком обществе Санта-Барбары, потом двинулась в Сан-Франциско. Она была самой популярной дебютанткой 1916 года и к концу сезона уже была помолвлена с предметом воздыханий многих модных барышень. Тремя месяцами позже она расторгла помолвку, затем последовал вихрь вечеринок, непродолжительных помолвок, – и так длилось до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать пять лет. И начали поговаривать, что Марии-Кристине Ринарди уже поздно выходить замуж и что она сходит с брачного круга. Она призадумалась и поняла, что они правы. Тогда в течение месяца она возобновила помолвку с одним из своих преданных поклонников, который просил ее выйти за него замуж, когда ей было восемнадцать лет. Через три месяца она с помпой и полным набором церемоний вышла за него замуж и четыре сотни гостей танцевали на их свадьбе. Но Мария-Кристина не видела причины, по какой ее муж должен участвовать в ее обычном круговороте вечеринок и флирта, – казалось, единственной переменой, которую внес брак в ее жизнь, было то, что она развлекалась в собственном доме. Преданность ее молодого мужа начала истощаться, она сварливо отвечала на его робкие замечания и просьбы остановиться и все же вести себя, как подобает замужней женщине. Их развод три года спустя вызвал скандал, и возникла необходимость уехать на год за границу, чтобы улеглись разговоры.
Мария-Кристина вела себя, как беззаботная незамужняя женщина; она не думала и не заботилась ни о ком на свете. Но в то же время никому по-настоящему не было дела до нее самой, пока она не встретила Билла Экштона.
Билл был сорокалетним богатым холостяком с восточного побережья. У него была квартира в Манхэттене, летний домик в Ист-Хэмптоне и старое фамильное гнездо у океана в Палм-Бич, куда он приезжал играть в поло. Он был хорошо образован и искушен во многих вещах, и какое-то время Мария-Кристина впервые была очарована. После того, как они поженились, Энджел подумала с облегчением, что наконец-то ее дочь повзрослела.
Некоторое время Мария-Кристина играла роль фешенебельной жены с восточного побережья; казалось, ей нравилось устраивать маленькие, но престижные коктейль-вечеринки в Манхэттене, изящные ленчи в Ист-Хэмптоне и шикарные обеды в Палм-Бич, она пользовалась репутацией красивой элегантной миссис Билл Экштон. Какое-то время брак казался безупречным, у нее родился ребенок – Пол.
Но через два месяца она позвонила Энджел и сообщила, что она собирается вернуться в Италию – Билл разводится с ней. Энджел встревоженно спрашивала, что же случилось, но Мария-Кристина только пожала плечами.
– Та же обычная история, мама, – вздохнула она. – Обязательства.
Когда Александр отказался принять титул после смерти Фелипе, семилетний Пол был следующим в семье, и он стал Паоло, бароном Ринарди. Но то, что у нее был ребенок, о котором нужно заботиться, ничего не меняло в жизни Марии-Кристины, в ее привычках; как всегда, она просто пожимала плечами и избегала всякой ответственности. Она никогда, в сущности, не думала о нем; это делала Фьяметта.
Я виновна так же, как Поппи, думала Энджел, вздыхая. Я была неудачливой женой и, кажется, такой же матерью. Все, что я давала своим детям, – это свою любовь, но, похоже, этого было недостаточно. Она вспомнила Поппи – такой, какой она видела ее в их последнюю встречу, – стройной и по-прежнему элегантной в льняной рубашке и джодпурах, в черном сомбреро, которое носила всегда, когда ездила верхом. Она думала о вопросе, который задала ей Поппи и на который она отказалась ответить. Ох, Поппи, думала она скорбно. Как же ты не понимаешь… На самом деле… неважно, какая из дочерей – твоя. Они не принадлежат ни тебе, ни мне… они принадлежат себе.
Когда она вечером легла в постель, как всегда, она молилась – об Александре, о Елене и Марии-Кристине, но на этот раз она молилась и о Поппи, прося Бога вразумить ее – что же ей делать? Пойти ли к Поппи, как подсказывает ей сердце? Или же по-прежнему хранить свой секрет? Но никакого ответа с небес не было. И Энджел должна была принять решение сама. Она поняла, что не может рисковать, ища встречи с Поппи. Это приведет лишь к несчастью.
