— Он уже ждет вас. У памятника Пушкину.
— Как я его узнаю?
— Он невысокого роста и смуглый. Его зовут Умар.
— Прекрасно.
— Теперь, как договаривались, я могу зачитать перед камерой заявление нашей гуманитарной организации? — любезно осведомился Джаффар, разворачивая какой-то листок. — Вы обещали вставить это в ваш репортаж.
— Конечно, — сказала Маша и кивнула оператору.
Тот поморщился, но поднял камеру и навел ее сначала на портреты на стене, а затем на хозяина кабинета.
* * *
Через полчаса, высадившись из такси на углу Пушкинской площади, Маша торопливо шагала через скверик с фонтанами к памятнику поэту. Оператор едва поспевал за ней. Во-первых, он был уже не так молод, а во-вторых, ему приходилось тащить еще и камеру. Те несколько фраз, которыми Маша должна была обменяться с братом боевика, он уж как-нибудь успеет заснять.
Заранее устремив взгляд вперед, чтобы вовремя углядеть невысокого и смуглого кавказца, Маша внезапно поразилась тому, сколько вокруг невысоких и смуглых. Поодиночке и группами они были рассеяны по всему пути ее следования к месту встречи — посматривали на золотые наручные часы, закуривали «Мальборо», опирались локтем на крыло иномарки, пили на лавке пиво или предъявляли милицейскому патрулю паспорт. Даже Пушкин на своем маленьком постаменте был невысок и определенно смугл.
Однако его она увидела сразу. Он сидел в характерной позе на корточках у гранитной тумбы и смотрел прямо на Машу.
— Привет, — сказала она. — Я — Маша.
— Привет, Маша, — ответил он, не меняя позы.
— Я не опоздала? — поинтересовалась она из привычной вежливости, а он взглянул на часы и неопределенно пожал плечами.
— Я так понимаю, что у нас мало времени. У вас есть ко мне какие-нибудь вопросы? — спросила она.
Он оглядел ее с головы до ног, словно просчитывал вероятность того, что ее могли подослать российские спецслужбы, а потом медленно покачал головой.
— У меня нет вопросов… А у вас?
— Давайте перейдем сразу к делу, — предложила она.
Он как-то странно прищурился на нее и, словно извиняясь, сказал:
— Вообще-то у меня тут еще одна встреча.
— Вы что, передумали? — насторожилась она, и в ее голосе послышалось раздражение.
Еще не хватало, чтобы он передумал. Она полдня просидела в этом чертовом гуманитарном фонде, пила этот чертов чай, от которого теперь распирало мочевой пузырь, а он сейчас вдруг возьмет и пойдет на попятную.
— Я заранее согласна на ваши условия, — торопливо сказала она. — Для меня эта встреча чрезвычайно важна.
— Я понимаю, — вдруг ухмыльнулся он и, взяв ее за руку, потянул к себе.
Ей пришлось подчиниться и присесть с ним рядом на корточки.
— Я жду друга, — сказал он.
— Разве он помешает?
— Как вы скажете.
— Мне все равно. Лишь бы вам было удобно. Может быть, ваш друг тоже захочет принять участие?
Ей показалось, что он взглянул на нее с удивлением.
— Вот идет мой телеоператор, — продолжала она, — если вы не возражаете против съемки, он начнет готовить камеру.
Едва она это произнесла, как человек испуганно вскочил и, казалось, был готов бежать прочь.
— Хорошо, хорошо, — воскликнула Маша, — пока обойдемся без камеры… Однако мне сказали, что ваш брат не будет возражать против того, чтобы мы все засняли на пленку.
На лице человека отразился почти ужас.
— Вы хотите еще моего брата? — пробормотал он.
— А разве нельзя? — умоляюще произнесла Маша.
Так и есть, он, кажется, ей не доверяет и решил дать задний ход.
— Может быть, вы хотите, чтобы вам заплатили? — пустила она в ход свой последний козырь, хотя ни о какой оплате у нее не было никакой договоренности ни с режиссером, ни с самим господином Зориным.
— Так вы еще и сами хотите платить? — пролепетал человек, побледнев.
Неужели она сделала глупость, предложив деньги, и он обиделся?
— Извините, если я вас обидела…
— Я думал, вы хотите, чтобы мы платили… Я, мой друг и мой брат…
Ах, вот оно что! Значит, они даже были готовы заплатить… Вероятно, рассчитывали использовать ее в своих целях, навязать ей в этом репортаже определенную, выгодную им позицию.
— Не знаю, сколько вы там собирались мне заплатить, — проворчала Маша, — но денег я в любом случае не возьму. Даю слово сделать свою работу честно. Вы можете чувствовать себя совершенно раскованно. А деньги лучше сберегите для ваших детей…
Он смотрел на нее так, словно остолбенел и потерял дар речи.
— Все-таки это моя работа, — примирительно сказала она. — Позвольте делать мне ее так, как я считаю нужным. Хорошо?
Он молчал и только затравленно озирался по сторонам.
— Не волнуйтесь, — сказала Маша, одарив его одной из лучших своих улыбок. — Все пройдет нормально. У меня не бывает осечек.
Она даже тронула его за руку, отчего он вздрогнул, словно к нему прикоснулась змея.
— Вы что, передумали? — в отчаянии проговорила она.
Он едва кивнул головой.
— Как вам не стыдно! — возмутилась она. — Ведь ваш народ в беде и, отказываясь от моего предложения, вы обрекаете себя на полную изоляцию!
Маша беспомощно посмотрела на оператора, который решил тоже вступить в разговор.
— Послушайте, уважаемый, — сказал он невысокому и смуглому человеку, — я сниму вас так шикарно, что вы эту пленку будете с гордостью показывать вашим детям и внукам, всему своему аулу, всей родне!
Но тот лишь отшатнулся назад.
Вдруг к ним подошел еще один черноволосый человек. Сначала он сказал что-то по-кавказски, а потом удивленно воскликнул:
— Что им от тебя нужно, Ильдар?
— Так вы — не Умар?! — пробормотала Маша невысокому и смуглому человеку.
— Я — Ильдар…
— О Господи, ты слышишь, — обратилась она к оператору, — он Ильдар…
Однако оператор отвернулся и, взявшись за живот и сотрясаясь от смеха, стал обходить кругом памятник Пушкину, а Машин собеседник с другом, часто оглядываясь, быстро двинулись к спуску в метро. Еще секунда — и Маша, наверное, сама рассмеялась бы, но кто — то тронул ее за плечо и сказал:
— Простите, вы Маша Семенова? Я — Умар, брат Абу.
* * *
Как бы там ни было, Маше удалось добиться желаемого. Через несколько дней она снова встретилась с братом полевого командира — на этот раз в пригороде Грозного. Машу и ее маленькую съемочную группу усадили перед рассветом в побитый и латаный-перелатаный японский джип, который тут же съехал с шоссе и, нырнув в кустарники и рощи, долго колесил по глухим проселкам, а то и по целине, пока не въехал в район предгорья и не остановился в крошечном сельце, состоящем из десятка бедных домиков. Умар привел их в один из домов и показал отведенную им комнату, где они должны были ждать встречи с его братом Абу. Усталые, они улеглись на топчаны, застеленные домоткаными ковриками и как убитые проспали с полудня и почти до самого вечера. Они проснулись, когда солнце уже садилось и над крышами сельца прокатились протяжные мусульманские завывания. После вечерней молитвы Умар позвал их в соседнюю, очень просторную комнату, где был накрыт стол. Здесь уже сидело несколько усталых и запыленных чеченцев, которые, однако, громко переговаривались и смеялись. В углу, составленные в аккуратную пирамиду, стояли автоматы. Машу и ее коллег пригласили есть барана и пить водку, вино или пепси-колу — по выбору. Спиртного, кстати, было очень мало. Его выставили, очевидно, специально ради гостей, и сами чеченцы пили чрезвычайно мало и как бы с неохотой. Они чинно расспрашивали гостей о всякой всячине. Их вопросы, в которых звучал самый неподдельный, почти детский интерес, касались вещей как сугубо практических, так и весьма отвлеченных и неожиданных. Например, их интересовали цены московских рынков на различные виды вооружений, а также, правда ли, что Останкинская телебашня стала раскачиваться, и могла бы она, эта башня, случись ей таки упасть, достать до Кремля или хотя бы до Дома правительства.
