Постепенно комната стала наполняться новыми людьми. Все это были вооруженные ополченцы, которые, видимо, только что вернулись из похода. Были среди них и две-три женщины, отличавшиеся от мужчин-ополченцев лишь более замкнутым и гордым видом.
Оператору было разрешено снимать, но присутствующие не обращали особого внимания ни на него, ни на телекамеру. Только когда вокруг захлопали в ладоши и в образовавшийся круг стали выходить, сменяя один другого, ополченцы и женщины, оператора просили непременно заснять, как с достоинством и лихими ухватками пляшет вольнолюбивый народ.
Энергично выбрасывая в стороны крепко сжатые кулаки, плясуны осанисто и неторопливо вступали в круг и начинали отбивать ногами особую кавказскую чечетку, состоявшую из залихватских коленец и добросовестных притопываний. Особенно отличился один рыжеватый бородач с очень худым, почти иноческим лицом. Он плясал с такой удалой оттяжкой и в то же время с такой серьезной невозмутимостью, что Маша не выдержала и, поднявшись со скамейки, пошла восточной павой ему навстречу. Ее выход был встречен бурным восторгом и гортанными выкриками. Ладони людей что есть мочи отбивали такт.
Общее веселье продолжалось до поздней ночи и закончилось, словно по команде. Ополченцы стали расходиться или устраиваться на ночлег прямо на том месте, где они только что плясали.
Умар поманил Машу пальцем и вывел на крыльцо.
— Мой брат Абу готов с вами побеседовать, — сказал он и показал на человека, который неторопливо прогуливался под деревьями, освещенными лунным светом.
— Но ведь ночью мы не сможем снимать, — сказала Маша.
— Это ничего. Того, что вы сняли, вполне достаточно.
Спорить не имело никакого смысла. Маша пожала плечами и направилась к человеку, прогуливавшемуся под деревьями. Подойдя ближе, она увидела, что это тот самый жилистый бородач-плясун, с которым они недавно так дружно отплясывали.
— Так значит, вы — Абу, — улыбнулась она.
— Вы хотели со мной поговорить, — сказал он и пошуршал пальцами в своей жесткой бороде.
— Жаль, что здесь слишком темно для съемки, Абу. Вы очень фотогеничны и очень бы понравились телезрительницам. Впрочем, оператор снимал вас пляшущим. Это, пожалуй, даже еще лучше.
— Ну да, — усмехнулся он, — это лучше. Пусть все думают, что Абу только пляшет.
Он достал из нагрудного кармана камуфляжной куртки пачку «Мальборо», откинул большим пальцем крышку и предложил Маше закурить. Та покачала головой.
— Я не курю.
Он подпалил сигарету дорогой никелированной зажигалкой и глубоко затянулся.
— Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, — сказала Маша.
Он снова усмехнулся.
— Очень хороню. Абу пляшет, и Абу отвечает на вопросы.
— Еще Абу умеет сбивать вертолеты и сжигать бэтээры, — в тон ему добавила Маша.
— Не боги горшки обжигают. У вас бы тоже получилось.
— Нет. Я бы не смогла убивать.
— Смогла бы, смогла бы! — закивал он. — Конечно, не сразу. Сначала у вас убивают отца, потом мать, потом брата, потом сестру… Потом вам самим захочется убивать.
— Вами движет только месть?
— Разве я мщу? — удивился он. — Если бы я мстил, я бы поехал в Россию. Например, в Москву… Но я сражаюсь здесь, на своей земле. Я считаю, что зря прожил день, если не уничтожил хотя бы одного оккупанта. Я сражаюсь за свободу.
— А кем вы были до войны?
— Я был учителем географии.
— И вам пришлось бросить свою благородную профессию и взять в руки оружие. Дети остались без учителя.
— Ничего подобного, — спокойно возразил он. — Я продолжаю учить детей.
— Неужели? — изумилась Маша. — Вы воюете за свободу, а потом, отложив автомат, учите детишек географии, объясняете им, где Африка, а где Австралия?
— Нам сейчас не до Африки с Австралией, — сказал он. — В настоящее время я должен научить их, как обращаться с оружием и взрывчаткой. Дети — это прирожденные стрелки и минеры. Они хотят вырасти свободными. Если они вырастут свободными, то уж как-нибудь отыщут на карте нашу маленькую гордую Чечню.
— Вы, учитель, учите детей убивать, — сказала Маша. — Посылаете их на смерть…
— Мне никуда не надо никого посылать. Смерть и так вокруг нас.
— Но вы толкаете их прямо в огонь… Неужели поднимается рука?
— Ради свободы мы готовы пожертвовать своими жизнями.
— И жизнями ваших детей.
— Совершенно верно.
— Неужели нет другого выхода?
— Нас убивают, и мы же виноваты? — нахмурился он.
— Я вас не обвиняю, Абу. Я просто удивляюсь тому, что вы, учитель…
Он взглянул на нее с такой яростью, что она прикусила язык.
— Мы будем воевать столько, сколько потребуется! — заявил Абу, давая понять, что беседа окончена.
Но он показался ей красивым — этот чеченец. Она смотрела ему прямо в глаза, и у нее в голове вдруг зазвучало пушкинское:
Блаженны падшие в сраженье:
Теперь они вошли в эдем
И потонули в наслажденье,
Не отравляемом ничем…
Недурственный эпиграф для репортажа.
* * *
…И вот Маше довелось встретиться с плененным Абу в одной из маленьких комнаток большого подвала, где размещались кое-какие армейские спецслужбы и органы внутренних дел. Как Маша ни просила полковника, чтобы съемочной группе разрешили остаться с пленником наедине, все было напрасно. Инструкции категорически это запрещали. Волк и без того сделал для нее почти невозможное, организовав подобную встречу и съемку… К сожалению, все усилия прошли даром. Через три дня пленку с записью интервью все-таки конфисковала военная цензура, и, видимо, лишь прежние заслуги полковника спасли его от гнева начальства за столь панибратские отношения с прессой.
Абу привели в наручниках. Он смотрел на Машу, словно видел ее впервые. Он не отказался от предложенной сигареты, но разговора, можно сказать, не получилось.
— Вы по-прежнему считаете, что у чеченцев нет другого пути, кроме вооруженного сопротивления? — спросила она.
— Русские убивают наших детей, — был ответ.
— Нельзя ли найти какой-то мирный компромисс?
— Тогда им придется убить каждого чеченца.
— Возможны ли свободные выборы?
— Наше оружие — ислам.
Маша смотрела в его мутные от усталости глаза, и ей казалось, что он ее не слышит.
— Каким вы видите свое будущее? — спросила она. — Может быть, за мирными переговорами, свободными выборами последует амнистия? Надеетесь ли вы на это, Абу?
Ей показалось, что он усмехнулся, как тогда — во время их первой встречи.
