— Но это абсурд. Почему он должен так чувствовать? Вся округа смотрит на замок, но они же не думают, что он должен принадлежать им.
— Это другое дело. В нас, Бастидах, течет кровь замка. Бастид! Здесь на юге это значит «деревенский дом»... но не могло ли это когда-то значить Ьа1агд — «незаконнорожденный»? Имена так красноречивы.
— По соседству живет немало людей, в жилах которых, как говорят, тоже течет кровь владельцев замка.
— Это так, но с Бастидами все по-другому. Мы были ближе к замку. Мы принадлежали к нему, и прошло не так много лет, чтобы мы могли это забыть. Отец моего мужа был сыном графа де л а Талля. Жан-Пьер знает об этом; и когда он смотрит на замок, когда видит графа, он думает: «Так и я мог бы ездить по этой земле. Виноградники могли принадлежать мне... и замок тоже».
— Это... это нездоровые мысли.
— Он всегда отличался гордыней. Любил слушать рассказы о замке, которые бытуют в нашей семье. Он знает, как графиня укрывалась здесь, в этом доме... как здесь родился ее сын, как он жил здесь до тех пор, пока не вернулся к бабушке в замок. Видите ли, у мадам Бастид, которая прятала их, тоже был сын; он был на год старше маленького графа — но отец у них был один.
— Я понимаю, это серьезная связь, но это не объясняет зависти и ненависти, которая длится годы.
Мадам Бастид покачала головой, а у меня вырвалось: — Вы должны заставить его понять. Если он будет продолжать так, случится трагедия. Я чувствую это. В лесу, когда в графа стреляли...
— Это был не Жан-Пьер.
— Но если он его так ненавидит...
— Он не убийца.
— Тогда кто?
— У такого человека, как граф, несомненно, есть враги.
— Никто не питает к нему такой ненависти, как ваш внук. Мне это не нравится. Это нужно прекратить.
— Вы, должно быть, всегда пытаетесь восстановить людей до того состояния, в котором, по вашему мнению, они должны быть, Даллас. Человеческие существа не картины, знаете ли. И...
— И я не столь совершенна, чтобы стремиться изменить других. Я знаю. Но я считаю, что может произойти трагедия.
— Если бы можно было читать тайные мысли, которые возникают в головах людей, поводов для тревоги было бы больше чем достаточно. Но, Даллас, а как же вы? Вы ведь влюблены в графа?
В ужасе я отшатнулась от нее.
— Мне это ясно так же, как вам ясна ненависть Жан-Пьера. Вы встревожились не потому, что Жан-Пьер испытывает столь разрушительные эмоции, а потому, что он ненавидит графа. Вы боитесь, что он причинит ему какое-то зло. Эта ненависть существует многие годы. Она необходима Жан-Пьеру. Она тешит его гордыню. А ваша любовь, Даллас, представляет большую опасность для вас, чем для него — его ненависть.
Я молчала.
— Моя дорогая, вам нужно уехать. Это говорю я, старая женщина, которая видит гораздо больше, чем вы думаете. Можете ли вы быть здесь счастливы? Женится ли граф на вас? Будете ли вы жить здесь в качестве его любовницы? Не думаю. Это не устроит ни его, ни вас. Уезжайте домой, пока еще есть время. В вашей собственной стране вы научитесь забывать — вы еще молоды и встретите того, кого сможете полюбить. У вас будут дети, и они научат вас забывать.
— Мадам Бастид, — сказала я. — Вы обеспокоены.
Она молчала.
— Вы боитесь того, что сделает Жан-Пьер.
— В последнее время он изменился.
— Он сделал предложение мне; он убедил Женевьеву, что она влюблена в него... что еще?
Она колебалась.
— Наверное, мне не следовало вам это говорить. У меня не выходит из головы с тех пор, как я узнала. Когда графиня ускользнула от мятежников и нашла убежище здесь, она и оставила Бастидам маленькую золотую шкатулку. Внутри шкатулки был ключ.
— Ключ! — эхом отозвалась я.
— Да, маленький ключ. Я никогда раньше таких не видела. На одном конце его были геральдические лилии.
— Да? — нетерпеливо сказала я.
— Шкатулка была оставлена нам. Она дорого стоит и спрятана в надежном месте. Ключ должен храниться до тех пор, пока он не потребуется. До тех пор его нельзя трогать.
— И его никогда не требовали?
— Нет, никогда. По тем рассказам, которые дошли до нас, мы не должны никому говорить, что он у нас, чтобы его не потребовали чужие. Поэтому мы никогда не рассказывали ни о ключе... ни о шкатулке. Было сказано, что графиня говорила о двух ключах... один в шкатулке, а другой спрятан в замке.
— Где ключ? Можно взглянуть на него?
— Он исчез... недавно. Кто-то его взял.
— Жан-Пьер! — прошептала я, — Он пытается найти замок от ключа.
— Может быть.
— И когда же он это делает?
Она схватила меня за руку. — Если он найдет то, что ищет, ненависти его придет конец.
— Вы говорите об изумрудах.
— Если бы он нашел изумруды, он бы счел, что получил свою долю. Я боюсь, что именно это у него на уме. Я боюсь, что эта... навязчивая идея, как язва в его мозгу. Даллас, я боюсь, что это ни к чему хорошему не приведет.
— Вы могли бы поговорить с ним?
Она покачала головой.
— Бесполезно. Когда-то я пыталась. Вы мне нравитесь. Вы тоже не должны пострадать. На первый взгляд все выглядит таким безобидным... это лишь иллюзия. Никто из нас не показывает своего истинного лица миру. Вы должны уехать. Вы не должны быть втянуты в эту многолетнюю борьбу. Уезжайте и начинайте все снова. Пройдет время, и все это покажется вам дурным сном, а все мы — марионетками в театре теней.
— Никогда.
— Тем не менее, это так... потому что это жизнь Я ушла от нее и отправилась в замок. Я поняла, что не могу больше стоять в стороне. Я должна была действовать. Как — этого я еще не «знала.
Половина седьмого утра — в это время раздался призыв на сбор винограда. Со всех окрестностей мужчины, женщины, дети стекались к винограднику, где Жан-Пьер и его отец давали им распоряжения. Во всяком случае, сказала я себе, сегодня ни о чем, кроме сбора винограда, никто не будет заботиться.
В кухнях замка, по старинной традиции, готовили пищу для всех работников, и как только сошла роса, работа началась.
Сборщики работали парами: один срезал грозди и осматривал, удаляя плохие ягоды, а другой держал ивовую корзину так, чтобы гроздья не помялись.
С виноградника доносились звуки песен, когда работники сходились и запевали песни своего края. Это тоже было старинной традицией, о которой рассказывала мне мадам Бастид. Существовала даже поговорка «Поющий рот виноград не ест».
В то утро я не работала. Я пошла на виноградники, чтобы посмотреть. Жан-Пьера я не видела. Он был слишком занят, чтобы обращать внимание на меня, на Женевьеву, чтобы ненавидеть.
Я почувствовала себя лишней. Мне нечего было там делать. Мне здесь не было места, и это было символично.
