Николас уткнулся ей в грудь.
— Я приму это во внимание. — Кончиком языка он дотронулся до ее соска, и она выгнула спину, подставляя себя его ласкам. Соски ее набухли, и он целовал то один, то другой.
— Ты просто сексуальный маньяк, Кендэлл, — прошептала она, проводя рукой по его спине. — Голубоглазый, элегантный и жутко легкомысленный сексуальный маньяк.
Он лениво приподнял голову и улыбнулся.
— А ты ожидала другого?
— Да не сказала бы! — И взяв его лицо обеими ладонями, она крепко поцеловала его. — Те, кому я отдавала предпочтение, почему-то всегда оказывались сексуальными маньяками.
— Вот как? — Брови у него поползли вверх. — И скольких ты знавала лично?
— Нескольких, — продолжала она, — впрочем, я потеряла им счет.
— Сомневаюсь. — Он обнял ее одной рукой и привлек к себе. — Откуда? Ведь у тебя голова забита миллионом других вещей.
— Ну, Кендэлл, я же — живой человек. — И она потянула его на себя, обвив его шею руками.
Он провел губами по ее плечу.
— Иногда я начинаю сомневаться в этом.
— И сейчас?
— Сейчас? — Он положил вторую руку на ее грудь. — Нет. Сейчас ты такая живая, любовь моя!
Снова и снова он целовал ее, а тем временем ее отважная рука прошла между их телами, спустилась к его паху, разжигая в нем и без того мощное желание. Тело его содрогалось от прикосновения ее нежных пальцев, и наконец, когда у него уже не стало сил терпеть эту сладостную муку, он резко отвел ее руку, и они соединились, вздрогнув от наслаждения. Поцелуи его были то неспешными и долгими, то быстрыми и жадными. Она прижималась к нему все крепче, упиваясь этим чудесным мгновением их страстного соития, его гладкой кожей под ее пальцами, его напряженными мышцами, его дыханием, даже его мужским терпким запахом, но больше всего — любовью, которая сияла в его глазах.
Она любила его, хотела любить и хотела ответной любви. Она жаждала любви, уверенности, покоя, всего того, чего у нее никогда не было. И жаждала испытать все это именно с тем, кого любила.
Если бы только забыть прошлое!
Проснувшись утром, Джейми обнаружила, что Николас ушел, но к зеркалу в ванной была прикреплена записка:
«Есть несколько вопросов, которые обязательно нужно проверить. Постараюсь освободиться пораньше, если задержусь, позвоню.
Люблю, целую.
Николас».Джейми улыбнулась собственному отражению и вспомнила, что он говорил ей ночью. Сколько людей за двадцать девять лет ее жизни ручались и клялись, а потом предавали ее. Наконец-то, думала она с облегчением, я не одна. Резкий звонок в дверь прервал ее мысли. Часы на подзеркальнике показывали четверть десятого. Наверное, пришел парень, который приносил им вещи из чистки два раза в неделю. Она оделась и пошла открывать.
— Что-то ты рано сегодня, — сказала она, отворяя дверь. — Но вы… вы не из чистки.
Стоявший в дверях мужчина, безусловно, никоим образом не был похож на мальчика-разносчика из чистки. Высокий, хорошо одетый, лет шестидесяти, с тяжелым, несколько одутловатым лицом. Что-то неуловимо знакомое было во всем его облике, хотя Джейми была совершенно уверена, что они никогда не встречались.
— Какое удивительное сходство, — заметил стоявший в дверях человек. — Ну, теперь у меня нет никаких сомнений, кто вы.
— Кто я? Не понимаю, о чем вы говорите? — недоуменно спросила еще не до конца проснувшаяся Джейми. — Разве мы знакомы?
— Косвенным образом, — ответил мужчина, и уголки его губ дрогнули в усмешке. — Я — Джек Форрестер.
— Ваш отец как нельзя лучше подходил к тому образу жизни, который приходилось вести. Он был авантюристом до мозга костей, — вспоминал Джек Форрестер. — В старые добрые времена СУ и французского Сопротивления мы работали с ним вместе, и не было такого дела, с которым бы он не справился. Однажды он придумал, как передавать радиограммы в Англию под носом гестапо. Он прятался вместе с радиопередатчиком внутри здоровенной винной бочки, а я возил ее по улицам Гавра. В другой раз он надел униформу немецкого генерала и проник прямехонько в штаб-квартиру гестапо в Париже. — Форрестер немного помолчал. — После войны жизнь стала другой, уже некому было бросать вызов, не с кем меряться хитростью и ловкостью…
— И потому он снова, как только появилась возможность, занялся этим, — закончила Джейми, пододвигая к нему чашечку дымящегося кофе. Форрестер кивнул.
— Никто так не приветствовал создание управления разведки, как ваш отец, — продолжал он свой рассказ: — В эпоху «холодной войны» он то и дело мотался в Россию — под видом бизнесмена, разумеется.
— Разумеется, — отрешенно повторила Джейми.
— Когда в шестьдесят первом началась заваруха на Кубе, его отправили в Гавану следить за Фиделем Кастро и этими ракетами, которые русские доставляли на остров.
— А сейчас? — спросила Джейми.
Форрестер надолго замолчал, потом, кинув на нее осторожный взгляд, произнес:
— Ваш отец — специалист по борьбе с терроризмом.
— Но что это значит?
— Какое-то время он работал инструктором, натаскивал контртеррористов для специальных подразделений США и Великобритании, — ответил Форрестер, отпивая маленькими глотками густой ароматный кофе. — А сейчас он находится в специальном лагере террористов в Ливии. Но он невероятно засекречен.
— Ливия! — воскликнула Джейми потрясенно.
Он кивнул.
— Линд уже там довольно давно.
— Но зачем вся эта ложь? — допытывалась Джейми. — Почему даже вы сказали мне, что он изменник? Почему все меня старались уверить в том, что он предал родину?
— Чтобы обеспечить его безопасность, — коротко сказал Форрестер.
— Он в Ливии, — сказала Джейми Николасу, когда они ночью лежали в постели. — Первый раз его послали туда в шестьдесят девятом, когда ЦРУ поддержало переворот Каддафи. А чтобы внедрить его в ливийскую спецслужбу, представили дело так, будто он изменник.
Николас облегченно вздохнул и теснее прижался к ней.
— Ну вот, теперь ты все знаешь, — сказал он радостно. — Твой отец жив, как ты и думала все это время. Он не изменял родине, он никакой не двойной агент. — Он поцеловал ее. — Теперь мы наконец можем покончить со всем этим безумием и заняться устройством нашей собственной жизни?
Ее удивлению не было предела:
— Теперь? Меньше чем когда-либо!
— Но ты же получила ответы на все свои вопросы, — осторожно начал он, слишком хорошо понимая, к чему она ведет, и страшась этого. — Ты знаешь, что он не совершал ни одного из тех ужасных преступлений, которые ему приписывают, но знаешь и то, что не имеешь права рассказывать об этом никому на свете. Так чего ты еще хочешь?
