Им просто нужна зацепка – одна крошечная зацепка. Что-то более конкретное, чем откровения Оливии.
Оливия. Несмотря на то, что он звонил ей ранее, он старался не думать о ней слишком много и пытался вообще не думать о ночи, которую он провел с ней. Тем не менее, он беспокоился о ней и позвонил, чтобы убедиться, что ее жилище находится под наблюдением полиции. Он только молился, чтобы убийца не нанес очередной удар в ближайшее время.
Ах да, почему бы нет?
Потягивая горький кофе, Бенц бросил взгляд на список, который он составил в блокноте, список святых мучениц, чьи праздники приближались. Новости не слишком обнадеживали. В следующие несколько недель календарь просто кишел подобными праздниками, и Бенц выписал те, которые, по его мнению, могли привлечь убийцу.
Второе декабря, святая Вивиан, или Бибиана. Сначала ее высекли, а потом отдали на растерзание собакам. Девятое декабря, святая Горгония. Она была затоптана упряжкой мулов, и ее внутренние органы превратились в месиво. Она предположительно выжила не только после топтания – о, да, верно, – но и после какого-то паралича и в конце концов умерла от «естественных причин». Затем имелось еще тринадцатое декабря – праздник святой Люси. Ее привязали к упряжке быков, которые не смогли сдвинуть ее с места. Когда быкам не удалось затаскать ее до смерти или разорвать на части, ее пытали, выколов ей глаза, а затем подожгли. По-видимому, она выжила после огня, потому что в конечном счете ее закололи до смерти.
Отвратительное зверство. Извращение.
Священник? Он так не думал.
Бенц отложил свои заметки в сторону. Он выписал лишь несколько праздников, только те, которые отмечались до середины декабря. Но их было больше... намного больше. С каждым наступающим днем.
Потирая шею, Бенц поднялся и выглянул на улицу. Стоял серый влажный день. Голуби порхали и ворковали, садясь под свесом.
В Нью-Йорке проходил традиционный парад, в то время как по всей стране люди собирались семьями, набивали животы и сидели вокруг телевизора, смотря футбол.
Но здесь, в Новом Орлеане, орудовал убийца. И он ждал, готовый нанести очередной удар.
– Я же сказал вам, что ничего не знаю об этих убийствах, и мне совсем не по душе, что меня притащили сюда в День благодарения. – Глаза Реджи Бенчета, сидящего под ярким, резким флуоресцентным светом в комнате для допроса, сердито сверкнули. Его костлявая задница балансировала на кончике потертого стула, локти лежали на столе. Тощий донельзя и выглядящий старше своих шестидесяти восьми, он сплюнул коричневую от табачного сока слюну в жестяную банку на полу. – Итак, мне нужен адвокат? Вы хотите обвинить меня в чем-то или же отпустите на все четыре стороны? – Указав искривленным пальцем на Бенца, он добавил: – Я знаю свои права. Вы не можете задерживать меня, не предъявив обвинения, и если у вас ничего нет, мне пора на праздничный ужин.
– Куда?
– Это не имеет ни малейшего значения, но так и быть, скажу – к своей подружке.
Бенц заглянул в свои заметки.
– Клодетт Дюфресне?
– Да, но не беспокойте ее в праздник. У нее больное сердце, и ей ни к чему лишние волнения.
– Ее арестовывали за продажу крэка, – заметил Бенц, заглядывая в список, который включал все, от приставаний на улице до торговли наркотиками. – Да уж, она действительно очень приятная особа.
– Это было несколько лет назад. Она исправилась и открыла свое сердце для Иисуса. Она сейчас добрая христианка, заботится о своей больной маме и работает в центре заключения пожилых преступников в Лафайетте. – Он порылся в кармане рубашки и вытащил пачку «Кэмела». – Не возражаете, если я закурю? – Не дожидаясь ответа, он закурил, жуя и куря одновременно. О таких потребителях табачная компания может просто мечтать.
– Вы, значит, обрели бога, да?
– Совершенно верно, и можете быть уверены, что я буду молиться о ваших душах.
– Вы не священник, – вмешался Монтойя, стоящий у двери. Руки его были сложены на груди, обычно аккуратная бородка немного взъерошена, а выражение лица словно говорило: «Меня не проведешь».
– Нет. Конечно, нет. Я заново родился. Обрел Христа в тюрьме... черт возьми, похоже на песню в стиле кантри, а? – спросил он, закашлявшись, когда засмеялся над своей собственной шуткой.
– Но вы были католиком?
– Я? Да нет же. Это моя жена – католичка. Извините, моя бывшая жена. Бернадетт. – Он замотал головой, словно пытаясь вытрясти воду из уха. – Теперь я знаю, что мне никогда не следовало связываться с этой женщиной.
– Давайте поговорим об этом.
– Старая история.
– У вас с ней родилось трое детей.
Его улыбка угасла. Он снова сплюнул.
– Мы знаем, что одна дочь уцелела, а другая утонула детстве, но у вас был еще сын.
– Ну вот, пожалуйста. Никто мне, знаете ли, не говорил о мальчике. Однако у меня были подозрения, я нашел старые счета какого-то врача, когда был женат на Бернадетт, но она всегда затихала и заявляла, что у нее случился выкидыш. Спустя годы, когда я сидел в тюрьме, она призналась. Наверное, ее совесть совсем замучила, и она написала мне письмо, рассказала, что есть мальчик, но она не знает, где он. Я сделал то немногое, что мог сделать из тюрьмы. Я пытался получить больше информации от нее, затем от ее матери и даже от дока. Но он умер. Такие вот дела.
– И вы бросили поиски?
Он замолчал, глубоко затянулся, затем выпустил кольцо дыма в потолок.
– Нет. У меня забрали единственного сына. Тридцать лет назад. Я не перестал его искать.
– Вероятно, мы сможем помочь, – предложил Бенц.
– С чего это вдруг?
– Мы тоже его ищем.
Реджи мгновенно насторожился:
– Зачем?
– Нам просто нужно поговорить с ним, так же, как с вами, – объяснил Монтойя.
Реджи сдвинул брови.
– Не понимаю, как. Если вы не знаете, кто он, зачем вам нужно с ним разговаривать?
– Мы думаем, он сможет нам помочь.
Реджи на это не купился.
– Вряд ли...
– Я думал, вы хотите увидеть своего мальчика. Расскажите нам, что вам известно.
Колеблясь и стараясь потянуть время, Реджи раздавил свой «Кэмел», оставив тлеющий окурок.
– И тогда вы перестанете мне докучать?
– Если вы ни во что такое не ввязывались.
– Черт, да, конечно, не ввязывался. Можете спросить моего офицера по надзору. Он это подтвердит.
– Так что вы знаете?
Он фыркнул и наконец пожал тонким плечом.
– Немного. Я это уже говорил. Я лишь знаю, что, по словам Вирджинии, это было частное усыновление, и уверен, что она имела в виду незаконное, и никто ничего не выяснит. Какой-то священник все это провернул и поклялся хранить молчание. Но пока я мотал срок, я вспомнил еще одного заключенного, который рассказал мне об отце Харрисе или Генри, который вляпался в неприятности. Он не только продавал детей и клал деньги себе в карман, но его еще и застукали со спущенными штанами. С пятнадцатилетним мальчиком.
