нее, даст сыграть Лестера или Каренина?
— Вот хорошо, Захар Ильич, что ты понимаешь это. Я — народная, потому что я вправду актриса. А ты заслуженный только благодаря жене.
— Еще скажи, что я маляр и штукатур.
— Скажу! Ты! Штукатур! Маляр! Все, что угодно, только не артист! Бездарь! Убийца!..
Дальше послышались возня, короткий вскрик и после паузы — отдаленные крики и гул голосов».
Кривец выключил магнитофон и посмотрел на Аристархова.
— Ну и чего вы добивались? — спросил он. — Почему не пришли с этой пленкой? И даже раньше — сразу после убийства Тучковой?
— А что я мог бы доказать?
— И вы решили спровоцировать его на новое убийство?
— Я хотел просто их столкнуть. Действовал методом Миры Степановны: «Разделяй и властвуй». Но только я не властвовать хотел, а потрепать им нервы, вывести из равновесия, сделать так, чтоб он выдал себя. Я видел — Пуниной что-то известно. Но она не решалась ему об этом объявить. Вот тогда я подделал их почерки и назначил им это свидание — ей и ему незаметно подложил на репетиции записки. И спрятал там, наверху, на месте их предстоящего свидания, магнитофон.
— Вы же могли предположить, что он и с ней поступит как с Тучковой?
Аристархов молчал.
— А что с этим званием? Почему он вдруг так взбеленился? Неужто для актеров это так важно?
— Еще как! Но для таких, как он, — особенно.
— А почему он начал пить? Мира Степановна ему ведь обещала, что звание будет…
— Он не мог пережить того, что если ему и присвоят звание народного, то только после Тучковой. Та была глупой женщиной и хвасталась повсюду. Мира Степановна ее предупредила, что пока документы Чулкова придержит. Мне кажется, что она мстила ему этим — у него ведь роман был в свое время и с Тучковой, и с Пуниной. Они хотели заручиться поддержкой мужа главного режиссера — вот и ответили на его притязания. Завьялова, естественно, узнала, И отомстила изощренным способом: им дала звания, а ему — нет. Хотя сама была не без греха. Он в начале их супружеской жизни натерпелся таких унижений! Она любовникам своим давала роли, а он в зале сидел и учился, как надо играть. И не скрывала своих связей, делала все нарочно напоказ. Буквально ноги вытирала об него. За то и получила… — Аристархов умолк.
— Ну и как самочувствие? — спросил его с усмешкой следователь. — Все вышло так, как вы хотели?
— Да! — с вызовом ответил Аркадии Серафимович.
Я вам больше скажу — я подложил неотосланные документы Чулкова в стол Завьяловой. Они хранились у меня. А я их подложил ей в стол и собирался сообщить об их местонахождении Чулкову. Но он и сам нашел.
Кривец молча смотрел на говорившего.
— Что, нехорош? — спросил тот с горькой усмешкой. — Я понимаю. Но и вы постарайтесь понять меня. Когда искусство используют, чтобы тешить свое самолюбие или же властолюбие, — тогда конец культуре. Что мы и наблюдаем на сегодняшний день. Что ж делать — нет пока прибора, способного измерить степень одаренности. Вот и лезут на подмостки амбициозные бездари. У них зато есть пробивной талант. Они как танки прут! По трупам! — Аристархов вдруг удивленно поднял брови. — Надо же! Получилось, что прут по трупам в прямом смысле… — Он помолчал. — Ну а ко мне… — начал он снова, — какие могут быть ко мне претензии? Я ведь сотрудничал со следствием — через Паредина передал вам образцы почерков. Свой в том числе. Могли бы догадаться.
— Мы догадались.
— А он… Чулков… Он что же — пальчиков-то на записке не оставил?
— Оставил.
— Ну, так и…
Он мог сказать, что он держал в руках записку — нашел, полюбопытствовал и бросил. И все.
— Но вы-то поняли, что это он?
Рассчитывать на его признание было проблематично. Я хотел… Впрочем, это не важно теперь.
— Да, — вздохнул Аристархов, — убийца устремился вслед за жертвами. — Он поднял голову и посмотрел в глаза Ивану Максимовичу. — Вы осуждаете меня?
Тот не ответил. Молча повернулся и вышел. Аристархов остался в кабинете один.
А между тем взбудораженные очередным кровавым преступлением артисты и не думали расходиться, чему Егорыч был лишь рад — жутковато бы ему было дежурить сейчас в полном одиночестве. Отпросившийся на полчасика пожарный до сих пор не вернулся. И вахтер умолял присутствующих, хватая за руку то одного, то другого:
— Вы уж не покидайте старика, не уходите. Как я останусь здесь один на ночь глядя? Тем более — здесь теперь привидения водятся.
И он принялся рассказывать о том, что здесь происходило часом раньше.
Инге наскучили рассказы испуганного старика, и она вышла на крыльцо. Несмотря на позднее время, жизнь в городе кипела — проносились машины, в которых гремела музыка, точнее, отбивали ритм тамтамы, позаимствованные, вероятно, у какого-нибудь племени из африканских джунглей. У киосков толпилась праздная молодежь, раскупавшая пиво в литровых пластиковых бутылях, из кафе на углу выходили подвыпившие гуляки.
К крыльцу подъехал автомобиль. Из него выбралась супружеская чета — Крученков с Павивановой.
— Это правда? — спросила взвинченная Павиванова. Инга кивнула.
— Почему нам никто сразу же не позвонил? — возмутилась Павиванова. — Почему мы узнали последними, от людей, которые даже не работают в театре? Весь город уже знает, кроме нас!..
Хлопнула дверь, парочка скрылась.
— Много теперь у вас в театре привидений, — проговорил Паредин, появляясь на крыльце.
— Да уж, — вздохнула Инга.
— Не хочешь покататься? — спросил Георгий. — Вряд ли сейчас уснешь.
— Поехали на берег Волги, — предложила Инга.
Они выбрали место на небольшом утесе, откуда город виден был как на ладони. Его огни дрожали, отражаясь в воде. Ночь была тихой, теплой и безветренной. Над горизонтом поднимался узкий серп луны. Мерцали звезды. Противоположный берег реки был покрыт густыми зарослями кустов, за которыми чернела в полумраке роща. Вода в реке тоже казалась почти черной. Природа словно затаилась, когда вторглись в ее владения незваные гости.
— Какой контраст! — поразилась Инга. — Два совершенно разных мира — тот и этот. Мы здесь чужие. Мы враждебны всему живому, что обитает в природе. А ведь так не должно быть. Мы — такие же Божьи создания, как и птицы, деревья, животные… Почему все так странно и так непонятно? Каким, должно быть, одиноким ощущал себя первобытный человек в этом подлунном мире!..
— Вовсе нет, — возразил Георгий, — он был животным. — Но и животные боятся одиночества.
— Естественно. Все сбиваются в стаи. Но у стаи другие задачи и цели — размножаться, сохраниться как вид. Мы себя отделили от них. Мы назвали себя
