При воспоминании о Лене губы сами собой растянулись в добрую улыбку – хорошего мужика она все–таки дочери в отцы «приспособила» – так уж получилось тогда, четверть века назад. Могла бы и в мужья так же запросто «приспособить», да сама с собою не справилась, не сумела из себя выжить–вытравить любовь к своему бывшему мужу. К юридическому, как сегодня дочка его, эта самая Ольга, выразилась. Ее, выходит, родная племянница. Так и прожила с нею, со своей не вытравленной любовью, как с белой невидимой тенью рука об руку все эти долгие годы… И Леню намучила порядочно…
Леня Андреев был ее одноклассником. И лучшим другом. И любил ее очень. Самою настоящею и пылкою юношескою любовью, которая на жизненную поверку всегда оказывается сильнее всех любовей последующих и о которой вспоминается потом со щемящей тоскою в сердце. Все школьное детство–юность, она помнит, Леня всегда был рядом – возникал будто из–под земли Сивкой–буркой, не надо было и сказочных заклинаний произносить. А еще рядом была подружка сердечная Полинка, по обязательному закону школьного треугольника безнадежно в Леню влюбленная и тихо–безотрадно от этой любви страдающая. Девочкой она была скромной и худенькой, безликой почти, никакими особенными достоинствами не примечательной. Серенькая такая мышка, тишайшая молчунья–троечница. Так они втроем и дружили, если дружбой можно было назвать постоянное средоточие всей их троицы в Тинином доме, в суете–помощи по хозяйству да няньканью с маленькой Мисюсь. Лёня, Тина помнит, и дров наколет, и воды принесет, пока они с Полинкой с пеленками да детскими кашами–обедами управляются. А потом и на уроки ей время выделит, потому как школу Тине, пока Мисюсь была совсем еще крохой, посещать приходилось лишь от случая к случаю, а предметы сдавать экстерном почти. Благо учителя ей это, войдя в положение, милостиво разрешали, скрепя сердце и наплевав на страхи перед всякими приезжающими от представителей государственного образования строгими проверками. А что – в те времена вольности–безобразия такие вообще были под строгим запретом, и как Тина с отцом смогли обойтись от вездесущего носа чиновников от опеки и всякого разного рода попечительства, так и осталось для них загадкой… Потом, правда, полегче стало, когда Мисюсь в годовалом уже возрасте удалось в ясли пристроить. Тина и в школу начала ходить каждый день, и времени побольше на уроки образовалось. Но привычка к дружбе–помощи у всех троих так и осталась. По прежнему Леня с Полинкой пропадали у Тины в доме. Правда, время появилось у Тины так же и для того, чтоб заметить, какими грустными, подернутыми поволокой глазами ее тишайшая подружка–троечница смотрит иногда на Леню… Но разговоров никаких «про чувства» среди них не заводилось. Дружили, и все. Это уж потом, в девятом только классе, Леня ей в любви по–настоящему признался. Смешно так! Стоял перед ней и обрывал лепестки с принесенного ей же букета розовых мохнатых астр. Потом, она помнит, посмотрели они себе под ноги и расхохотались дружно – все вокруг них было устелено розовым этим покрывалом…
Полинке она тогда про Лёнины открывшиеся чувства ничего не сказала. Да и зачем? Чего ей зря сердце бередить, и без того оно безответной этой многолетней любовью напрочь израненное. Да и в глазах такая мука да серость безысходная плещется, что и глядеть в них больно. Такой вот у них тогда грустный треугольник получился. Тина и рада была подружке чем помочь, да как тут поможешь? Чужими чувствами ведь не распорядишься, не заставишь Леню по доброте душевной подружку полюбить, чтоб зажглись ее грустные глаза радостью… Правда, один раз и впрямь глаза у Полинки зажглись, сверкнули ярким счастливым блеском некой надежды. Нет, Тину Полинка очень любила, конечно же. Но глаза все равно зажглись, когда объявила ей Тина о скором своем отъезде в тот самый город, старательно выбранный для ее университетского образования заботливой Александрой Федоровной. И не зря, видать, зажглись. Потому что Тина после учебы да в течение ее случившегося замужества домой так и не вернулась, и достался Полинке вожделенный Леня со временем в самые настоящие законные мужья. Юридические. И фактические тоже. После окончания медицинского института в областном их городе Леня вернулся в родное Белоречье – сначала чтоб интернатуру свою закончить, как и полагается, а потом и насовсем остался. Вообще, конечно, оставаться он поначалу не собирался, все хотел туда поехать, куда Тину пошлют после университетского распределения. Об этом ей и в письмах писал. Несмотря на то даже, что ответы на письма свои перестал получать уж год как почти… А потом Полинка принесла ему грустную весть – не жди, мол. Вышла Тина замуж, в Белоречье уже никогда не вернется. А в доказательство даже письмо представила, в котором таким милым, таким дорогим его сердцу Тининым почерком было написано, чтоб она, Полинка то есть, эту весть как–нибудь мягко да не обидно Лене преподнесла. Пожалела, значит…Ну что ж, и Леня дал ответ этой Тининой жалости вполне достойный — взял да и женился на Полинке с ходу. Все честь по чести – и со сватовством, и с шумной свадьбой. А чего, в самом деле – не пропадать же Полинкиной любви зазря… Вскоре и сына молодая жена ему родила. Может, и прожили бы всю жизнь, как все люди живут, под одной общей крышей, если б Тина снова в Белоречье не объявилась. Как холодный снег на бедную Полинкину голову. Как угроза всем ее юридическим да фактическим статусам.
Как испугалась тогда бедная Полинка этому неожиданному явлению, только она одна и знает. А как тут не испугаешься – Леню–то сразу будто подменили… Вроде тут был, и нету. И сразу, казалось Полинке, будто побег он скорый замыслил из этих своих юридических да фактических статусов. Да чего там замыслил – уж точно бы его совершил! Да только, слава богу, они ему этого не позволили. Ни Тина, ни Полинка. Не приняла его к себе Тина, потому и побег Ленин из семьи не состоялся. Не приняла вопреки тому даже обстоятельству, что родилась через два года у Тины от Лени дочка, и что на признании законного своего отцовства он настоял силой практически – это уж надо было его упрямый характер знать. И отцом для Анютки стал замечательным - любящим, заботливым, понимающим. И общался–воспитывал, как хорошим отцам и полагается, не от случая к случаю, а ежедневно да кропотливо–ненавязчиво, вызывая на первых порах страшное недовольство таким обидным положением дел у законной своей жены. Но постепенно и Полинке пришлось с этим честно–порядочным его отцовством смириться, и все они как–то за прошедшие годы попривыкли к нему… Но Тина всегда знала, всегда чувствовала – любит ее Леня по–прежнему. Как раньше. С той же самой юношеской пылкостью. Потому что как вглубь себя эту любовь ни запрятывай, она все равно изнутри светится и управляет невольно всею твоею жизнью, сотворяя из нее внутреннее тихое счастье, несмотря на внешние всякие горькие обстоятельства. И если уж по этому безответному принципу судить, то всяк, получается, из их прежней и дружной троицы счастлив был по–своему : Тина – своей несостоявшейся университетской любовью, Леня – своей несостоявшейся белореченской, а бедная Полинка – тем обстоятельством, что не отняли у нее мужа навсегда–навеки…
