Ознакомительная версия.
И в декабре я уже летал бомбить Сталинград.
…Но вот эти, понимаете, двадцать восемь суток на оккупированной территории – так они на мне и остались. Это, конечно, тормозило. И награды, и рост по службе… ведь как: кадровик личное дело посмотрит – ага! ну и, естественно, притормаживали.
Поэтому войну я кончил майором. Понятно, многие летчики росли быстрее. Но уж это дело такое… военное счастье.
И подполковника получил аж в пятьдесят третьем году. Я был тогда заместителем командира дивизии по летной части. Летали мы в Арктике. Да в общем, даже, почти не летали, а все больше строили.
Про это тоже пока писать нельзя. Это уж я так рассказываю.
Аэродромы мы в Заполярье оборудовали. Как можно севернее. Ракетных войск ведь тогда еще не было.
И главной стратегической ударной силой были стратегические бомбардировщики. Вот мы и строили полосы для этих бомбардировщиков.
А бомбардировщики были, я вам скажу, дерьмовые. Может, слышали – М-3, конструкции Мясищева?
Огромные такие машины. Сделаны были специально под водородную бомбу.
Доктрина была – через Северный полюс, через ледяной, значит, купол, по кратчайшей прямой – удар по американским агрессорам.
И, значит, как можно севернее – аэродромы подскока. Для последней дозаправки и проверки.
А машина была капризная, ненадежная. Летчики ее не любили, побаивались. Бились довольно часто.
Крыло очень длинное, жесткости не хватает, а посадочная скорость низкая, а на низкой скорости она довольно плохо слушалась управления. Свалиться норовила.
Вообще они были рассчитаны на дозаправку в воздухе. А дозаправка тоже происходит на малой скорости. И вот то танкер начинает сваливаться, то заправляемый, летчик чуть по газам даст, педали двинет – и сталкиваются.
Вот и решили – аэродромы подскока. А это – Север, метели, пурга. А полосу полагается постоянно поддерживать в рабочем состоянии. В любую погоду, круглосуточно, над полюсом болтались на боевом дежурстве наши бомберы с водородными бомбами на борту.
Нервное напряжение было очень большое. На постоянной связи с Москвой, в постоянной полной боевой готовности. У каждого командира в воздухе – черный пакет. Приказ по радио – и пошел на цель: вскрыл пакет – а там уже цель указана.
Так что… и седели, и лысели, и спивались, откровенно скажем, некоторые.
Но это все… ничего тут такого интересного. Служба.
* * *
— Иван Григорьевич, — спросил я, — а семья у вас есть? Дети?
— Своей личной жизни, — вежливо сказал он, — я бы не хотел касаться. Это, знаете, к делу ведь не относится.
Вот и поговори с ним.
— А то, что у нас писали про бомбардировки Берлина еще летом сорок первого – это насколько соответствует истине?
— В какой-то мере соответствует.
— В какой?
— Ну. Летали. Бомбили.
— Вы сами участвовали в таких операциях?
— Естественно.
— Почему – естественно?
— Я ведь был в дальнебомбардировочной авиации.
— Что было самое трудное?
— Самое трудное было долететь.
— ПВО мешала?
— Да нет. Горючего не хватало.
— А как же?
— Очень просто. У нас была оптимальная высота полета – три тысячи метров. А на трех тысячах, в августе сорок первого, — и думать нечего было до Берлина дотянуть. В прожекторах ты как на ладони.
Любой истребитель тебе король. И эффективность зенитного огня максимальная на такой высоте. Потому что у тебя и угловая скорость небольшая, и в то же время высота небольшая, даже малокалиберные зенитки, скорострельные автоматы, достают отлично. А им смести тихоходную машину, идущую на средней высоте, — ничего не стоит хорошему наводчику.
Поэтому летали на максимальной высоте. Залезали под девять тысяч,
А это что значит?
Во-первых, это значит, что прожектора тебя практически не берут. Луч на такой дистанции сильно рассеивается, иссякает.
Во-вторых, тебя вообще засечь трудно. На земле тебя практически не слышно. Звуколокаторными батареями ведь всю Германию не перекроешь, а если локатор звук и возьмет – черт его знает, кто там летит и зачем, по чьему приказу.
В-третьих, зенитки тебя на такой высоте тоже не берут. Практически не достают. Даже от восьмидесятивосьмимиллиметровок разрывы ниже остаются.
В-четвертых, «мессеры» на такой высоте резко теряли свои боевые качества. Моторам кислорода не хватало, падала скорость, и главное их достоинство – скороподъемность, маневренность на вертикалях – сходило на нет.
А теперь про недостатки.
Ну, то, что холодно было, коченели – кабины-то не герметичные – это ладно. Летали на высоте в кислородных масках, кое-как дышали.
Главный был недостаток – что на такой высоте резко повышался расход топлива. Воздух-то разреженный. Машину он держит хуже. Моторы ревут на полных оборотах, шаг винта минимальный – а воздушная струя-то все равно не той плотности, винтам тащить машину трудно.
Но это я ударился в технические подробности, это, наверное, вам не интересно. В общем – если лететь на такой высоте до Берлина и обратно, то на бомбовую загрузку уже никакого ресурса грузоподъемности не остается. А чего тогда лететь? Чтоб одну малокалиберную бомбу капнуть?
А нам был поставлен приказ – не менее полутонны. Это было решено наверху. Тоже, причем, не бог весть что…
Ну, Голованов собрал нас, опытных летчиков, все бывшие почтовики, к дальним трассам привыкли: давайте, говорит, советоваться, что делать будем.
Первое, конечно – облегчать машины. Снимали все, что можно. А с самолета много не снимешь.
Убрали бронезащиту… да сколько ее было.
Поставили дополнительные баки.
Разработали кратчайший маршрут. Выбрали оптимальную скорость, экономическую. Вроде – получается, достаем.
С метеорологами посоветовались, карту ветров тоже постарались учесть.
Ну, значит, наберешь высоту – и ползешь себе, только на расход горючего поглядываешь. Мотор разрегулируется, начнет пережигать бензин сверх расчетного – можешь не дотянуть домой потом.
Долетим, разгрузимся – и обратно. Эффективность таких бомбардировок была, конечно, очень низкая.
Скорее, тут политическая задача, психологическое воздействие. Во всех газетах назавтра: «Сталинские соколы обрушили бомбы на логово фашистского зверя!»
А куда мы их обрушили – черт его знает, честно говоря. Бывало, как половина топлива сожжена – ищем любой огонек внизу, разгружаемся по нему – и назад. А что делать? Иначе назад не вернешься.
Бывало, и без всякого огонька бомбы сбрасывали. Штурман на карте отметит где надо, в бортовой журнал запишет, что цель была затемнена – вот и все.
Ознакомительная версия.
