— тихо позвала она. — Это все наносное, не настоящее. Твой стыд понятен, твоя боязнь понятна, но все трудно когда-то первый раз. Зато потом, у себя на Родине, ты будешь с такой благодарностью вспоминать, как переступала свою гордыню! И легонько подвинула к ней большую чашу с недопитой медовухой. — Это на первый раз, потом не понадобиться.
Графиня взяла чашу и произнесла:
— Я думаю, мне и одного раза хватит. — И только потом, задней мыслью вспомнила, что здесь все общаются без условностей, как близкие подруги, на «ты» и в любом другом месте её это шокировало бы. А здесь все так естественно!
— Ну, этого никто не знает! Знаешь, как взлелеянная с самого детства наша гордыня крепко держится! Ее даже ремнем трудно из нас выгнать — и уловив испуг в выражении глаз графини, подумала. Что ей, немке, трудно понять эти русскоязычные обороты речи и зря она так не продуманно это сказала!
Графиня уже даже уставать стала постоянно удивляться русским словам и их смыслу. Надо решаться. И она стала расшнуровывать спереди свое платье. Разделась и почувствовала теплую руку Милицы, взявшую её для подкрепления духа, и поддавшись, пошла из избы, туда, где, якобы находилась баня! Открыв дверь, они услышали громкое песнопение и горячую вслед молитву. В кругу женщин стоял тот самый отец Григорий, только голый, совершенно голый! Графиня отпрянула, но стоящая сзади Милица обняла её за плечи.
— Не пугайся, неужели голого мужчину никогда не видела!? Проходи, дорогая, проходи, тебе вначале обвыкнуться надо, войти в тон, ну а потом надо все делать, как скажет наш старец.
То, что там увидела графиня, описывать не поднимается рука. Последствия этого мытья в бане были для этой женщины плачевными. Усмирилась ли её гордыня, неизвестно. Она сама себя потом спрашивала об этом несколько раз и не знала! Только она заболела. И заболела надолго. А ведь даже не дождавшись конца того начатого «священнодействия», она упала в обморок и надолго, даже испортив этим весь смак участвующих в нем людей. Обморок был толи от жарко натопленной бани и разгоряченных тел, которые то и дело задевали её своей теплотой и мягкостью, то ли не выдержав гипнотического воздействия сил Григория Распутина, то ли опять выпив лишнего для своего не привыкшего к этому организма, этих странных на вкус напитков, которые она начала пробовать в России? Только очнулась она у себя в арендуемой квартире и над ней сидела её горничная, а, поодаль, в комнате еще было несколько людей, которых она потом быстро узнала: это принцесса Милица, Серафима Гирчич и её секретарша Зинаида.
Нервное потрясение, для изнеженной немки оказалось выше её сил. Потом еще целую неделю, всю целую неделю она приходила в себя. У неё не было сил и чувство глубокой меланхолии овладело ею. В течении её непонятной болезни, не подымаясь с кровати, совершенно обессиленная, а на самом деле, просто еще ко всему подцепившая где-то детскую болезнь «ветрянку», графиня слегка не «в себе» продиктовала письмо своему супругу, воспользовавшись временным отсутствием своих новоявленных подруг, которые, оказывается, приклеились к ней своим чутким участием, и она уже редко находилась в одиночестве.
«Любимый, дорогой моему сердцу супруг! Я в этой неадекватной стране, столкнулась с настолько неадекватными людьми, которые совершают в безумствах совершенно неадекватные поступки! Я попала в руки совершенно темных сил, и они лишили меня и воли, и разума, и я прошу тебя срочно приехать за мной и увезти, потому что, я чувствую, что моя воля парализована самым непонятным способом, и еще чуть-чуть моего пребывания здесь, уничтожит и меня и мое сердце и мой разум и мою душу! А остановилась я на Греческом проспекте».
На завтра, Зинаида, никому, не рассказывая об этом письме, отправила его по месту жительства графини.
ГЛАВА 43
Там, в Будапеште, Войцеховский только-только вернулся из Австрии, не попав в Америку, так как задержали финансовые вопросы и спешно принялся за дела, так как в его отсутствие накопилось много вопросов и проблем, которые в его отсутствие не решались претворять в действие его приближенные по производству. Он включил всю свою энергию сразу и после утомительного путешествия, быстро уставал. Так как дома он не появлялся в течении нескольких дней, письмо графини ему принесли прямо в офис на производстве. Он сидел в кабинете вместе со своим инженером Истваном. Прочитав письмо, он даже перевернул его другой стороной, словно надеясь найти на обратной стороне расшифровку. Потом прочитал его снова. Положил и долго молчал с озадаченным видом. Потом неожиданно спросил, у занимающегося чертежом Иствана.
— Скажи, а во сколько лет люди начинают впадать в маразм?
Истван удивился и как бы из-под лба, с интересом посмотрел на своего нанимателя, но подумав, ответил:
— По-разному. Кто-то с 60 лет начинает, а кто-то в 70 лет. Ну… а кого-то просто не затрагивает.
Войцеховский опять задумался и тихо произнес:
— Рано что-то. — чего совершенно не понял Истван.
Ну… рано, ни рано. А самое важное здесь было то, что на протяжении всей их совместной жизни, графиня не любила шутить, это не в её стиле. Письмо не понялось ни с какой стороны, но понятно было только одно, что ему придется ехать. Потому что, даже если это и шутка, супруга вправе будет обижаться на столь равнодушное к ней отношение. И это нарушало все его планы и это разозлило и расстроило. А ехать было нужно!
Он приехал в Санкт-Петербург, когда графиня уже вставала с постели и её так называемые подруги пытались врачевать тибетскими травами, купленными у таинственнейшего человека северной столицы — Бадмаева. Она потихоньку привыкла к своей ставшей шумной квартире и своим посетительницам. «А может так и надо? Уже смирившись, думала она и даже где-то начинала сожалеть о том, что так поспешно вызвала сюда Войцеховского. Передумав все свои приключения за последнее время, она решила утаить о знакомстве с таинственным старцем, лечившим изгнанием грехов в бане всех прибегающих к нему особ женского пола. Она и не знала как об этом преподнести и её охватывал ужас при мысли, что она поддалась влиянию темных сил, потеряла над собой контроль и поехала в баню, к голому провидцу! «О, дева
