— А никак, — беспечно отмахнулся Василий. — Плевать. Украл он Зинулю, и ладно, она мне порядком надоела, пусть теперь Трошкин ее развлекает. Да и Саня теперь перестанет к нему таскаться, теперь-то Трошкину известно, кто прятал Зину, так что у Сани репутация окончательно погублена. Следовательно, на одного поклонника у нашей подружки стало меньше.
Дуня хмыкнула — ревнивое отношение старшего оперуполномоченного к Саше и смешило, и умиляло ее одновременно. Но в целом разговор с сыщиками ее разозлил, Дуня чувствовала, что лицо ее предательски расцвело багровыми пятнами, а зелено-розовые волосы гневно торчат в разные стороны — верный признак сильного душевного непокоя. Обиднее всего, что они, туповатые и малообразованные менты, оказались прозорливее ее, великой публицистки и интриганки, так дешево купившейся на примитивный трюк подлеца Трошкина.
С самого начала их странного расследования, которое и расследованием-то не назовешь — так, игры с политиками и возня в их грязном белье, Дуня чувствовала себя самостоятельной фигурой, действующей по своему усмотрению и дающей советы оперативникам. А теперь из-за глупой промашки все встало с ног на голову, и уже оперативники дают ей указания — пойди туда, сделай то, причем эдаким покровительственно-снисходительным тоном. Ну уж нет! Дуня Квадратная всегда играет свою игру, и не ментам ею командовать.
Она поправила прическу перед витриной магазина, умылась у ближайшего аппарата с газированной водой и прямиком отправилась к Иратову. Да, решено, она все сделает так, как считает нужным, а эти Гоши-Васи потом скажут ей спасибо.
Иратов, увидев Дуню, заметно испугался.
— Вы? — слабо выдохнул он. — Вы ко мне?
— Нет, к тете на блины. — Дуня была в своем репертуаре, суровый и грубый имидж давал себя знать. — А кого я, по-вашему, собиралась поискать в вашем кабинете?
— Слушаю вас. — Иратов подвинул ей стул. — Что случилось?
— Почему обязательно случилось? Как вы все стандартно и примитивно мыслите, — с горечью сказала Дуня. — Раз пришла Квадратная, то жди беды.
— Но… вы сами так себя позиционируете, — начал оправдываться Иратов. — Вы же всегда говорили…
— Ладно, — перебила его Дуня. — Я пришла к вам с добрыми намерениями, уж поверьте, если можете.
— Вы? С добрыми? — Иратов недоверчиво усмехнулся. — Чего вдруг?
— Да уж не из любви к вам, — мило улыбнулась Дуня.
— Это понятно.
— Просто Трошкин нравится мне еще меньше. То есть — не нравится мне еще больше.
— Трошкин? — Иратов нахмурился. — Просто проклятье какое-то.
— Вот именно. Я имела несчастье навестить его сегодня.
— А что — он приболел? — спросил Иратов.
— Ничуть. Здоров как бык и готов к жизненным битвам. Так вот, когда я вопреки запретам секретарши вперлась к нему в кабинет, он рассматривал ваши фотографии.
— Очень мило с его стороны, — улыбнулся Иратов. — Надеюсь, снимки не были обрамлены в траурные рамки?
— Отнюдь. Я бы сказала, что более жизнеутверждающих картинок мне видеть не доводилось. Нет, правда, очень интересные снимки. Но я подозреваю, что Трошкин их рассматривал не из любви к вам, а из любви к порнухе.
— Даже так? — Иратов нахмурился. — Неловко спрашивать об этом даму, но все же… Что конкретно вы увидели?
— Вас интересуют позы или состав участников?
— Состав.
— Девушка с длинными белыми волосами, думаю, крашеными. Из одежды — туфли на высоких каблуках и накладные ресницы. В отличие, кстати, от вас — вы на тех портретах босой и без макияжа.
Иратов как-то странно посмотрел на Дуню — ей показалось, что он сейчас либо расхохочется, либо заплачет.
— Не благодарите меня, — поспешно сказала Дуня, опасаясь истерики Иратова. — Если моя информация вам пригодится, буду рада.
— Подождите! — Иратов вскочил из-за стола. — Постойте! Ерунда какая-то. Никаких девушек…
— Да знаю, знаю, — раздраженно подхватила Дуня. — Вы — святой. Но я же не требую у вас объяснений. Я просто сообщила вам, что у Трошкина есть такие фотографии.
— Да нет, — отмахнулся Иратов. — При чем тут объяснения? Не святой, вы правы, но и не склеротик. Крашеных блондинок в туфлях не было.
— И правильно, — почему-то обрадовалась Дуня. — Такие девушки — признак дурного тона.
— Но фотографии же есть! — закричал Иратов. — Что он опять задумал?!
— Вы всерьез полагаете, что он рассказал мне о своих планах? — скривилась Дуня. — Напрасно. А вообще, здесь сильно пахнет шантажом.
— Какая гнусность! — воскликнул Иратов. — Шантажист — тот же грабитель. Уж лучше убить, чем загонять человека в пятый угол.
Дуня посмотрела на Иратова с большим удивлением. А что же вы, Вадим Сергеевич, хотелось ей сказать, сами шлете письма Трошкину с угрозами? Что же вы-то шантажом не брезгуете? Хотелось, но она, конечно, ничего такого не сказала, тайна следствия как-никак.
«А ведь как хорошо играет! — с восхищением подумала Дуня про Иратова. — Сама искренность».
Сцена прощания получилась скомканной и заслуженной благодарности Дуня так и не дождалась — отчасти из-за того, что Иратов действительно впал в глубочайшую растерянность, а отчасти из-за того, что тихо и с чувством попрощаться им помешали. Как только Дуня сказала, что ей «пожалуй, пора», дверь распахнулась и в кабинет, горя глазами, влетела Татьяна Эдуардовна Ценз.
— Вадим! Нам надо поговорить… — торжественно сообщила она с порога, но, увидев Дуню, осеклась.
Скажите, пожалуйста, какие мы скрытные!
Вход на чердак закрывала железная решетчатая дверь с большим амбарным замком. Лиза с большим сомнением посмотрела на запертую дверь и тут же предложила перенести наблюдательный пост на лавочку у подъезда.
— Там и чище, и светлее, пошли отсюда.
— Но и мы там на виду, — возразила я. — Так что попробуем сломать замок.
— А динамит у тебя есть?
— Конечно. — Я постучала рукой по сумочке. — Я всегда ношу его с собой. Но от него шума много.
— Ну-ну, — похоже, Лиза не верила в мои таланты.
Зато когда я показала настоящий класс взломщика и открыла замок шпилькой, она вынуждена была признать свою полную никчемность.
— Да, приятное местечко, — протянула Лиза, когда мы вступили на территорию чердака. — Пыль, грязь и безобразие.
— А ты надеялась найти здесь стерильную операционную?
— Нет, но не до такой же степени…
Чердак действительно производил тягостное впечатление — он весь был завален грязным хламом, а при каждом нашем шаге темно-коричневая и густая, как кисель, пыль взвивалась до потолка.
