Он слышал, как она говорила это его тетке Луизе, забивала ей голову всяким дерьмом, а та накручивала отца, когда приезжала из Лос-Анджелеса раз в три месяца.
Эрик давно бы выжил эту суку, но она, как пиявка, присосалась к их семье и не собиралась уходить, отец считал ее чуть ли не родственницей. Эрик мог бы предположить, что тот ее трахает, но маловероятно, что эту губатую и жирную уродину вообще можно считать женщиной. Если бы она лучше присматривала за матерью, то та была бы еще жива, а эта тварь видите ли уехала к своей родне в Бруклин.
Бабочка дернула крылышками и снова привлекла внимание Эрика, тот медленно взял со стола стакан, допил воду и накрыл им бабочку. Теперь он видел, как она беспокойно летает внутри, а потом садится на стекло и шевелит тонкими лапками. В нем проснулось ощущения омерзения. Возникло желание оторвать эти лапки по одной.
Хэндли достал сотовый и посмотрел на дисплей, снова нажал кнопку вызова, пошли длинные гудки и опять автоответчик. Эрик яростно швырнул аппарат на стол и откинулся на спинку стула, нервно постукивая ногой. Сегодня его вызывали в участок.
Этот гребаный русский коп сверлил его своими темными глазками и пытался вывести на откровенность. Пусть выкусит. Ничего они не докажут, у них на него ничего нет. Он им так и заявил – пусть беседуют с его отцом, тетушкой и адвокатом, если есть, что предъявить. Эрик смеялся им в лицо, сплевывал на пол и даже нагло закурил, не спрашивая разрешения. А потом этот сукин сын Заславский, отобрал сигарету и, придавив Эрика к стене, тихо прошипел ему в лицо, что Веру Бероеву убили, и у копов есть все основания думать, что это сделал Хэндли-младший. В тот момент и началась паника, она зарождалась где-то далеко в подкорке мозга и расползалась липкими щупальцами по телу.
Fuck, ему нужна доза, немедленно, хоть немного, а этот проклятый ублюдок Чико не отвечает. Что если и его допрашивали копы и он… С этого момента Эрика затрясло, как в лихорадке. Он прокручивал в голове слова гребаного полицейского и трясти начинало еще больше.
«Ты, урод, если мне будет нужно, я докажу, что ты отмороженный торчок, я сделаю так, что у тебя в доме найдут целую партию героина, но ты заговоришь! Ты заговоришь, понял? Где ты был в ночь со среды на четверг? Где был, я спрашиваю?»
Потом явился отец, и Эрика отпустили, но чувство страха осталось. Паршивое, вонючее ощущение, что теперь он сидит под стаканом, как эта сама бабочка.
Экран ноутбука мерцал в полумраке. Все стерто, все уничтожено, ни одной фотографии, ни одного файла. Пакетик кокса смыт в унитазе. Эрик Хэндли чист, ни к чему не подкопаешься. За наркоту его не возьмут, он осторожен, даже очень. Снова набрал номер и ему опять не ответили, внутри закипала ярость. Эрик наклонился и нажал кнопку на обогревателе. Спирали постепенно начали нагреваться, приобретая светло-оранжевый оттенок. Бабочка под стаканом металась, билась крыльями. Гадкая тварь пытается выжить, не сдохнуть, но ведь она обречена и скорей всего знает об этом. Эрик наклонился вперед, наблюдая, как насекомое инстинктивно поднимается вверх и жмется ко дну стакана. Через несколько минут сопротивления, она упала на раскаленную спираль и задымилась. Чуть позже от нее осталось темно-коричневое пятно, которое завтра смоет Нэнси, когда будет вытирать пыль у него в комнате. Была бабочка, и нет ее, никто не узнает, что она вообще существовала. А когда убивают человека… остаются следы… обязательно где-то остаются.
Иногда по ночам Эрик слышит, как скрипят половицы в доме, точно так, как они скрипели под коляской матери, когда та выезжала на кухню за стаканом молока. Она старалась это делать тихо, но Эрик не спал. Ему было страшно. Он боялся, что ночью мать умрет, а утром Нэнси найдет ее бездыханное тело.
Ей стало плохо днем, а не ночью… днем. Она хотела спуститься на лифте вниз, а вместо этого надавила не ту кнопку, и инвалидная коляска скатилась вместе с ней по лестнице. Врачи сказали, что она умерла еще до падения, от кровоизлияния в мозг. Эрик был в школе, он не мог этого видеть… но почему-то очень часто в кошмарах ему виделись эти бешено вращающиеся колеса инвалидной коляски, неестественно вывернутые руки, светлые волосы и коричневые глаза, которые, не мигая, смотрят куда-то в сторону. Мертвые глаза.
В ноутбуке что-то пикнуло и Эрик увидел, что пришло сообщение. Нажал «прочесть».
– Меня завтра вызывают в участок, надеюсь, ты не сболтнул лишнего.
– Твою мать! Где тебя носило? У них ничего нет на нас. Ноль.
– Уверен?
– Да, я все уничтожил, а ты?
– Только что. Давай встретимся.
– Завтра на нашем месте. У тебя есть?
– Нет. Я завязал с этим дерьмом и тебе советую, особенно сейчас.
– Думаешь, кто-то знает?
– Не паникуй. Потом поговорим.
* * *
Я смотрела на Алекса, на то, как он быстро выпускал дым после каждой затяжки. Смотрела, отмечая помятый воротник рубашки, синяки под глазами и полную пепельницу окурков. Кажется, эту ночь он провел в участке. Наверняка голодный, знала бы – принесла б из дома бутерброд.
Вспомнились ночи, когда я ждала его, а он просто засыпал в своем кресле и забывал позвонить, сказать, что задержится, и вся жалость испарилась. Значит, его устраивает такая жизнь, это его личный кайф. Я смотрела на снимки жертв и чувствовала, как по спине стекает холодный пот, а в горле першит. Ведь в этом есть и моя вина. Анита говорила мне о том, что кто-то заставляет ее это делать, говорила и не раз… Неужели Марини связан со всем этим? Неужели в своих дневниках Анита писала именно о нем?
Алекс взглянул на меня и нахмурился.
– Ты слышала, что я сказал?
Я вздрогнула и тяжело вздохнула.
– Прости, задумалась. Это слишком ужасно, чтобы сразу поверить.
– В этом нет твоей вины.
Я набрала в легкие побольше воздуха, довольно непросто скрывать свои эмоции от человека, с которым прожил вместе не один день.
– Я могла рассказать тебе о записях в ее дневнике.
Алекс устало усмехнулся, где-то внутри снова шевельнулась мерзкая жалость.
– И что? Я коп, а не психиатр, Кэт. Записи в дневнике для меня на том этапе ничего бы не значили, кроме гормонального подросткового бреда.
– Твоя версия насчет убийств подтвердилась? – спросила слегка дрогнувшим голосом.
– Да. К сожалению, и сукин сын до сих пор на свободе. Он станет убивать снова. Мне нужна твоя помощь, Кэт.
Я вопросительно приподняла одну бровь.
– Мне нужен психологический портрет преступника, я скину тебе весь материал. Кроме того, пройдись по анкетам учеников вашей школы, перечитай, может, заметишь что-то подозрительное. Это делал кто-то очень близкий к ним, они ему доверяли.
Я кивнула и потянулась за сигаретами, Алекс тут же поднес зажигалку… я ее узнала, та самая, что я подарила ему на четырнадцатое февраля.
– У вас есть подозреваемые?
– Есть.
Он не скажет, а если и скажет, то половину. Алекс всегда оставался скрытным в том, что касалось работы. Я почувствовала, как начинаю злиться.
– Ты хочешь, чтобы я тебе помогла, но тем не менее скрываешь от меня, что вам известно?
– Пока нет доказательств я не могу кого-то обвинять, вот почему мне нужна твоя помощь.
Естественно, только поэтому, а вовсе не потому что он хочет снова приблизиться настолько, чтобы иметь возможность трахать меня в промежутках между трупами, убийцами и нескончаемыми телефонными звонками.
– Мне пора, Алекс, сбрось всю информацию, я посмотрю, чем смогу помочь.
Я встала с кресла, поправила жакет.
– Что ты думаешь по поводу Хэндли?
– Директора? – я удивленно посмотрела на Заславского.
– Нет, о его сыне. Они же учились с Верой в одном классе и у них был роман. Что ты думаешь по его поводу?
– Ничего, – я пожала плечами, – он агрессивен, жесток, плохо учится, проблемный подросток, да ты и сам знаешь. Стоп… ты думаешь, это мог быть Эрик?
Алекс встал вместе со мной, накинул куртку. Пойдет провожать. Только его мне и не хватало сейчас, разговор о подозреваемых плавно перетечет в извечное «давай поедем к тебе». Хотя последние дни я находилась в диком напряжении и возбуждении, но кто угодно, только не Алекс…
