Много вы тут все понимаете и знаете чего мне хочется, а чего нет. Не знаю почему я стала такой скрытной. После окончательного возвращения домой из клиники, я ничего не утаивала от домашних и, напротив, на каком-то энтузиазме делилась своими, если так можно сказать, успехами. Вот только не увидев должной поддержки, поняла, что об успехах говорить никому нельзя. Даже самым близким. Для тех, кто не в теме – это не успех. Это как трехсоткилограммовый человек сбросит пять килограмм. Для него – это начало пути, успех. Для окружающих – косые взгляды. Мол, чего ты тут радуешься, туша, у тебя еще впереди двести пятьдесят килограмм. То же самое и у меня. В какой-то момент, мне стало проще, чтобы окружающие считали меня ленивой и забившей на все особью. Да, мне было удобнее и в какой-то степени выгоднее подговорить моего инструктора, что для всех я – не занимаюсь. Мне повезло. Моя инструктор оказалась лояльна ко мне и моим причудам. Поняла, что я очень остро реагирую на равнодушие домашних. И в принципе болезненно воспринимаю неудачи в восстановлении. У меня есть черное и белое, никак не научусь видеть оттенки. Я знаю, что на самом деле никто из моих родственников не верит в мое полное восстановление, ну, разве что, один человек, для которого я собственно и стараюсь. Правда, он мне и не родственник, хоть и на словах сводный брат. Мой Сережа. Правда, и тут загвоздка, он – не мой, и никогда им не был. Я ему и с красивыми, и здоровыми ногами-то не была нужна, а сейчас и подавно. Но что бы между нами ни происходило, он единственный, кто искренне хочет видеть меня здоровой и счастливой. Хотя, кажется, и Варя ко мне прикипела, или я просто хочу в это верить. Почему-то в искренность домочадцев верится с трудом. Видеть их укоризненные взгляды, равно как и подслушивать разговоры младшей сестры, что «эта инвалидка все равно не встанет» - мягко говоря, неприятно. Вот поэтому для них – я ленивая, забившая на себя особа. Так лучше. Стоит признать, что в душе я все еще ребенок, который надеется в один день встать, пройтись гордой походкой перед ними всеми, еще и каблуками постучать, чтобы все ахнули. «Не ждали? Думали я только конфетки ем и мочусь под себя? А вот и нет». Но в чем-то Варя определенно права. Последний месяц я не симулирую лень и не подговариваю инструктора помалкивать. Я действительно в основном лежу и слушаю глупые женские романы. А все потому, что моя голова не дает мне нормально жить. Сначала ноги, теперь голова. Умом понимаю – она не может так сильно болеть просто так. А значит и с ней полный капут. Как бы я ни старалась отмахнуть от себя навязчивые мысли, что это рак, они все равно возвращаются. И перед глазами моя знакомая из восстановительного центра – Марьянка, которая точно так же училась заново жить, как и я. Да не научилась. Сначала разрывающаяся от боли голова, потом моментальное падение зрения. Трудно выговариваемое название опухоли и полное отсутствие хэппи-енда. Точнее, конец, только без хэппи. Успокаиваю себя только тем, что у меня все в порядке со зрением. Ведь в порядке? Вот только все равно в голове этот ужасный диагноз. Я слишком мнительна. И труслива. Лучше не знать. Пока нет диагноза – нет проблемы. А с такой болезнью, если она действительно у меня есть, я все равно не жилец, на какой бы стадии это не было найдено и сколько бы денег не было в кармане. Меньше знаешь – крепче спишь.
- Соня? Ты вообще меня слышишь? Что это за загруз с ложкой в руках?
- Обыкновенная среднестатистическая загрузка, - кладу ложку на столик.
- Ты долго будешь думать? Суп уже остыл. Поешь хоть чуть-чуть, пожалуйста.
- Он невкусный, - повторяю я, чуть ли не фыркая. Отламываю кусок свежей булки и с удовольствием ее разжевываю под пристальным взглядом Вари.
Пусть лучше она будет считать меня неблагодарной стервой, чем признаться, что я не хочу суп не потому что он невкусный, а потому что мне нельзя много жидкости, так как буду чаще мочиться. Ей же и хочу облегчить жизнь. Да, для большинства людей сходить в туалет – это пустяк, о котором никто не задумывается, а для человека, который не ходит и еще не так давно вел дружбу с мочевым катетером и носил мешок с собственной уриной под боком на протяжении длительного времени, все сложно. Вопрос банальной физиологии и по сей день стоит очень остро. Сейчас, когда я делаю это сама, посторонняя помощь в квесте «как благополучно добраться и присесть на унитаз» все равно раздражает. Но учитывая, что без этой самой помощи мне пока все равно не справиться – жидкость надо контролировать. Чем меньше ем соленого и пью жидкости, тем реже справляю свои нужды. О таком вслух не скажешь даже самому близкому. Быстро в чокнутые запишут, а диагнозов мне и так хватает.
Я не лукавлю, когда говорю, что мои руки, в отличие от ног, работают нормально. Работают, вот только левая после последнего падения во время очередной попытки встать и почувствовать себя крутой без посторонней помощи – дает о себе знать. От того и сложно равномерно перенести вес тела на обе руки при перемещении на фаянсовый трон. Поэтому лимит посещения уборной – три раза в день. А между можно потерпеть. Никаких катетеров, уток и прочего больше не будет. Остатки моей гордости слишком громко завопят, вернись я к этим приспособлениям. Нравится, не нравится, терпи, моя красавица. Усмехаюсь в голос от собственных мыслей, пытаясь проглотить застрявший в горле кусок булки. Последнюю я тоже люблю. Еще пару лет назад любая выпечка была непозволительной роскошью для таких как я. Проблема в том, что сейчас я не могу ее много есть, потому что придется запивать чаем и снова все упирается в излишнюю жидкость, раньше – потому что каждый грамм был на счету. Вот как устроена жизнь. Ни тогда, ни сейчас не могу позволить себе то, что с легкостью позволяет большинство людей. Набравшая вес модель – это как хирург без руки, ну если ты не модель плюс-сайз. Проще говоря – набранный килограмм равносилен пинку под задницу или такому словесному, уничтожающему разносу, что и есть перехочется, а заодно и жить. Остатки былой роскоши позади, я уже не модель, вот только по-прежнему кругом одни запреты.
