— А там есть чего стесняться?
— Вы меня удивляете. Это же любовный роман в первую очередь. Миранду и Брюса связывают в высшей степени пылкие отношения. Я бы сказала, на некоторых страницах страсть бьет ключом.
Мэтт против воли представил себе картину: Триш Хатауэй лежит в его объятиях, и он осыпает ее лицо жаркими поцелуями. Пульс немедленно участился, краска бросилась в лицо. Все-таки удивительно эта женщина действует на него…
Мэтт заёрзал, потом встал со стула и решительно заявил:
— К сожалению, вынужден вас покинуть на некоторое время, Сэнди. У меня еще есть дела по дому, но если вам что-то понадобится — зовите без стеснения.
С этими словами Мэтт Саймон в который раз сбежал от своих гостей в лице рыжеволосой ассистентки Триш Хатауэй.
У него действительно масса дел! Надо починить клятый топор, нарубить им дров на сегодняшний вечер, потом проверить насос — не дай бог забарахлит, — навестить ущемленного в правах Бонуса, позвонить насчет вина и минеральной воды, включить бойлер в подвале… Господи, да у него масса дел каждый день, не только сегодня. И дело совершенно не в том, что ему надоело обсуждать с Сэнди меню на уик-энд, размещение ключей и отгадок и прочую лабуду. За такие деньги он был готов обсуждать все, что угодно.
Истинная проблема заключалась в Триш Хатауэй. В том, что он не мог спокойно думать о ней, о ее серых удивленных глазах, о растрепанных черных волосах, о слабом и нежном запахе ее духов и о том, как уютно и привычно лежало ее безупречное маленькое тело в его объятиях.
К черту! И еще к черту этого исполнителя роли Брюса, с которым у Триш-Миранды должны состояться всякие страстные сцены. Мэтт не хочет думать об этом, Мэтт не будет думать об этом, Мэтт вообще не желает ни о чем подобном думать, потому что это бред собачий… Кстати, как там Бонус?
Мэтт заглянул на кухню, сказал дяде Кларенсу, где его найти, если понадобится, и отправился на хоздвор, где в большом чистом вольере лежало воплощение всех собачьих скорбей.
При виде хозяина Бонус вскочил, встал передними лапами на клетку и издал жалобный вой. Выпусти меня, мой миленький, добренький хозяин, и я никогда больше не сделаю ничего плохого, честное собачье — вот что хотел сказать этим воем Бонус. Мэтт, разумеется, ни на секунду в это не поверил. Характер Бонуса сложился уже достаточно давно, чтобы волшебным образом перемениться за час сидения взаперти.
Мэтт присел у вольера на корточки и негромко произнес:
— Извини, парень. Может быть, позже, когда все улягутся спать.
В этот момент по спине у него побежали щекотные мурашки, а Бонус с интересом уставился куда-то за его плечо. Мэтт еще не оборачивался — а уже знал, что это она, Триш.
4
«…Ее руки медленно скользнули по его груди, по животу, медленно занялись пуговицами дождевика… Через мгновение дождевик присоединился к кофте, лежавшей на земле.
Теперь Брюс обнимал ее всю, крепко, страстно, а сзади Миранда чувствовала холод каменной колонны, и от этого испытывала странное возбуждение. Внизу живота волной растекалось тепло, сладкой судорогой пронизывало бедра…
Поцелуи становились все жарче, языки сплетались в битве, и вот уже женщина пробовала мужчину на вкус, как пробуют дорогой ликер, и тепло пронзало ее тело, заставляя раскрываться подобно экзотическому цветку…
Все чувства обострились тысячекратно, трепещущие ноздри жадно вдыхали терпкий аромат их возбужденных тел, и влечение становилось необузданным желанием…
Ветер выл, швыряя в них воду горстями. Бешено переплетались в безумном танце ветви деревьев. Хаос царил над миром, и хаосом была их страсть.
Руки Брюса ласкали ее лицо, пальцы скользили по мокрым волосам. Она выглядела такой трогательной с сухими волосами и такой сексуальной сейчас, с мокрыми…»
Он медленно поднялся и повернулся к ней.
— Привет. Как вы? Любуетесь пейзажем?
— Да. Вы правы, любуюсь. Он потрясающий. Столько красок, столько воздуха… его хочется пить.
Мэтт разрывался на части. Одна из них хотела смотаться отсюда как можно дальше, другая — подойти к Триш Хатауэй и заключить ее в объятия. Мэтт не сделал ни того, ни другого, просто подошел чуть ближе и вместе с Триш стал смотреть на разноцветное великолепие раскинувшихся во все стороны лесов.
— Пейте на здоровье. Знаете, мы здесь каждый год приходим к выводу, что именно эта осень — самая красивая, но потом наступает следующая осень — и нам тут же кажется, что она переплюнула все предыдущие.
— А там — река?
— Да. И вон там — тоже она. Русло вьется вокруг горы, в одном месте чуть ли не петлю делает. Вон то пустое место — это Долина ключей, там родники бьют из-под земли. А вон за той красной рощицей — поселок лесорубов.
— Так далеко?
— По здешним меркам — рукой подать. Пятнадцать миль, не больше.
— Зимой, наверное, здесь пустынно?
— По меркам Чикаго — да, но для нас разницы большой нет. Даже наоборот — дымы поднимаются над домами, их видно издалека.
— А… дикие звери?
В ее голосе звучал искренний страх, но Мэтт понимал, что это не простой каприз. Девушка действительно не могла справиться с собой. Господи, сделай так, чтобы Офелия подольше посидела в малиннике, или где она там сейчас ошивается…
— Вообще дикие звери к жилью стараются не приближаться. В лесу я пару раз встречал волков, лисы тут так и шныряют, всякой мелочи типа барсуков вообще без счета…
— Ох… волки…
— Они не нападают без нужды, мисс Хатауэй. Только в голодные зимы, когда нет дичи… да и то редко. У нас здесь благословенные места. Я и не припомню суровых зим.
Она поёжилась, обхватив руками плечи. Потом перевела взгляд на страдальца в клетке.
— Мистер Саймон…
— Мэтт. Просто Мэтт.
— Мэтт, мне очень неудобно перед вашим псом. Он страдает, да?
Как-то она так это сказала, что Мэтт сразу поверил: ей ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕУДОБНО ПЕРЕД БОНУСОМ!
— Он переживет, не волнуйтесь. Это ведь не узилище с крысами… впрочем, крыс бы он передушил за три минуты, с восторгом.
— Все равно ему, наверное, невыносимо сидеть в этой клетке, ведь он вырос на свободе…
Она откинула со лба черные короткие завитки волос и опасливо присела на корточки перед вольером. Бонус несколько раз шлепнул хвостом по доскам и тихо заскулил. Мэтт усмехнулся.
— Вечером я возьму его с собой на прогулку, и он все забудет и простит. Еще раз простите, что он напугал вас. Сэнди мне рассказала про то, как вас укусила в детстве собака.
— Это было в детстве. Сейчас мне тридцать лет, и это вовсе не повод падать в обморок. Мне ужасно стыдно, но вам я почему-то не стесняюсь в этом признаться. И спасибо вам за заботу.
— Вот уж не за что. Жаль, что этот дурак вас испугал. Он большой и лохматый, но совершенно безобидный. В принципе он живет ради того, чтобы играть, поэтому всех гостей воспринимает в качестве товарищей по играм. И конечно, не рассчитывает свою силу.
Триш не уходила. Она сидела на корточках и смотрела на Бонуса, иногда бросая робкие взгляды на Мэтта. Видно было, что ей очень хочется поверить его словам, но страх по-прежнему сковывал ее тело. Мэтт решил зайти с другой стороны.
— Какая собака вас укусила тогда? Небось, ротвейлер. Или чау-чау — вот уж кто совершенно бессовестный…
Мэтт невольно ухмыльнулся. Значит, это была не очень большая собака.
— Тогда попробую угадать… Пудель!
— Хуже.
— Что может быть хуже пуделя?
— Это был Йорк.
— О…
— Еще точнее — щенок Йорка.
Мэтт с ужасом понял, что сейчас не выдержит и рассмеется, но смеяться было нельзя, поэтому он стоял и просто смотрел на Триш, а она спокойно кивнула ему в ответ.
— Не сдерживайтесь, смейтесь. Я не обижусь, правда.
— Нет, но щенок йорка — он же размером с мышь…
— С варежку. Но он в тот момент считал себя ротвейлером. Он вцепился в мою ладонь и повис на ней, а я стояла и орала на весь парк. Мне было девять лет. Я хотела с ним поиграть.
