class="p1">Я предполагала такой ответ, но хотела услышать его открытым текстом. Необъяснимая уверенность Лолы в точной траектории собственной жизни вызывала у меня исключительную нежность к ней.
– Скоро начнет темнеть в четыре часа, – сказала она. Я хорошо знала: когда она погружается в такую глубокую прострацию, как сейчас, утешать ее не имеет смысла. – Никому не будет до меня дела, все закупорятся по домам с семьями, поедая сыр с плесенью и суп из брокколи.
– Каждый год одно и то же.
– Разве ты не видишь? Люди не понимают, каково таким, как мы. Никому больше ничего не надо, тебя просто приглашают на ужин, и все. Приятно, конечно, но я не хочу проводить субботние вечера на диване у счастливой пары. Так ни с кем не познакомишься. Никогда не слышала, чтобы кто-то встретил любовь всей жизни в гостиной у друзей в Бромли.
– Нельзя же строить общение только вокруг возможности кого-то встретить, – рассуждала я. – Это нагоняет тоску.
– Да, знаю. Я только прошу у друзей понимания. Их поиски окончены, а мои – все еще продолжаются. Я ведь оказывала им всяческую поддержку в любовных делах. Писала стихи для их свадеб…
– Не припомню, чтобы кто-нибудь тебя об этом просил.
– Я просто жду, что они помогут мне осуществить мои мечты так же, как я помогала им.
– Не уверена, что наши поиски когда-нибудь закончатся.
– Ох, перестань.
– Нет, правда. Лично я не знаю женатых людей, которые бы вели спокойную жизнь.
– Нина, я сейчас скажу то, что тебе не понравится. Это не только мое мнение, но не у всех хватает смелости его озвучить. Дело не в феминизме, не в мужчинах и женщинах. Просто такова жизнь. Многие люди испытывают счастье, только вступая в отношения. Счастье для них – быть в паре. К сожалению, я из их числа.
– Откуда тебе известно, если ты никогда не была в серьезных отношениях? Ты возлагаешь на них все надежды и планируешь жизнь ради одного-единственного. А если в итоге тебя постигнет разочарование?
Лола погасила сигарету и вытащила новую.
– И кого ты имеешь в виду под «такими, как мы»? – спросила я.
– Одиноких, – сказала она.
Какое-то время мы передавали сигарету друг другу.
– Хочешь пойти в паб? – наконец предложила я. – Тут неподалеку есть местечко, где делают по-настоящему острую «Кровавую Мэри» и полно убогих клерков, желающих пофлиртовать.
– Ладно, пошли, – согласилась она, поправляя тюрбан.
На третьей бутылке белого вина я ощутила прилив пьяного снисхождения к той себе, которая четыре часа назад натянула легинсы и кроссовки, искренне веря, что проведет вечер на занятиях по «укреплению тела». Бедняжка.
– Кстати, как насчет твоего гиганта? – спросила Лола.
– Никаких вестей.
– Сколько уже прошло?
– Три дня.
– НЕ ВЗДУМАЙ сдаться первой, – сказала она, выставив палец и фокусируя на мне взгляд налитых кровью глаз. Одна из ее огромных сережек-колец исчезла.
– А без этого никак? Потому что я умираю от желания ему позвонить.
– Слушай, если мужик молчит три дня, все еще не так плохо. У меня есть кое-что для Полки Злорадства.
Полка Злорадства была нашим личным, постыдным тайником, куда в течение нескольких лет мы собирали истории о чужих несчастьях, чтобы легче переживать собственные. Со временем у нас накопилась подборка анекдотов на все случаи жизни, к которым мы могли обратиться в любой ситуации и таким образом взглянуть на свои беды под другим углом.
– Помнишь женщину по имени Джен с моей работы?
– Та, что участвовала в чемпионатах по пасьянсу?
– Она самая. В общем, Джен с мужем прожили вместе тридцать лет. Никогда не хотели детей и обитали вдвоем в квартире в Брикстоне. Были по-настоящему счастливы: ездили во всякие круизы в Исландию, слушали джазовые пластинки и воспитывали одноглазого кавалер-кинг-чарльз-спаниеля по кличке Глен.
– Ясно.
– Однажды Джен гуляла в Броквелл-парке с Гленом…
– С мужем?
– Да нет же, с собакой, – нетерпеливо пояснила Лола. – И Джен встретила мужчину намного моложе себя. Статный испанец, в духе Тони Данцы [19]. Подходит к ней и говорит: «Милый песик», а она такая: «Спасибо», а он: «Хозяйка еще милее», и бедняжка Джен – наивная клуша, которую никто не клеил с семидесятых, – совсем потеряла голову. Они идут в кальянную, знакомятся – его зовут Хорхе, слесарь из Жироны. Обменялись номерами. Короче говоря, у них завязалась интрижка.
– Ого.
– Вот и я о том же.
– Кто сейчас знакомится в парке?
– Ага. В этом-то вся соль. Значит, Хорхе говорит, что любит ее, просит уйти от мужа, чтобы начать новую жизнь вдвоем – и с Гленом тоже – в Кардиффе.
– Почему в Кардиффе?
– Не знаю. И она думает: «Возможно, это мой последний шанс на великую, страстную любовь. Я хочу испытать ее еще раз».
– А как же прекрасный муж и круизы в Исландию?
– Похоть, – сказала Лола тоном знатока. – Она делает нас дурами.
– Что дальше?
– Джен пакует две сумки – одну для себя, другую для Глена.
– Что, и для Глена тоже?!
– БОГОМ КЛЯНУСЬ! Один из тех миниатюрных рюкзачков, которые прилагаются к плюшевым медведям. Джен пишет мужу письмо, где все объясняет и молит о прощении. Говорит, что всегда будет его любить. Благодарит за самые счастливые годы своей жизни. Оставляет письмо на столе и едет на вокзал Виктория, где договорилась встретиться с Хорхе.
– И?
– Хорхе… – Лола глубоко вдохнула. – Так. И. Не. Явился.
– Не-е-ет…
– Да. Она прождала десять часов.
– Она ему звонила?
– Попала на голосовую почту.
– Ходила к нему домой?
– Он исчез.
– Что же она сделала?
– Вернулась домой, пыталась просить прощения, объясняла все минутным помешательством. Но муж ее не пустил.
– Ох, нет. Нет, нет, нет.
– Да. Не стал с ней разговаривать. Даже поменял замки.
– А слесарь, вероятно, был…
– Хорхе, – кивнула Лола. – Мы никогда не узнаем, пересекались ли они. И что сказали друг другу. В этой истории очень много вопросов.
– Где сейчас Джен?
– Живет в лодке на канале, – похоронным тоном сообщила Лола. – Как-нибудь пробегись по берегу и сама увидишь. Называется «Старая дева». Внизу нарисована морда одноглазого спаниеля. Ты почувствуешь запах за милю, потому что Джен вечно варит у себя комбучу. Говорит, это единственное средство от долгих ночей.
– Еще бы, – ужаснулась я. – Ничего лучше «Старой девы» не нашлось?
– Она посчитала это забавным. Я сказала: «Джен, ты не можешь превращать свою жизнь в клоунаду, начни-ка лучше с чистого листа». Но она не стала слушать. Думаю, она себя наказывает.
– Ужасно.
– Знаю. Местные прозвали ее «Печальноокая леди с канала».
– Что, правда?
– Так говорят. – Лола пожала плечами.
– Ты права, – сказала я, чокаясь с ней бокалом. – Весьма поучительная история для Полки Злорадства. Спасибо, дорогая.
– Не благодари, – ответила она, переворачивая бутылку с вином и выливая последние капли в бокалы.
На столе пискнул мой телефон. На экране высветилось сообщение от Макса. Округлившиеся глаза Лолы встретились с моими.
– БОЖЕ, меня сейчас стошнит! – воскликнула она.
На нас тут же обратились беспокойные взгляды сидящих рядом.
– Все в порядке, не переживайте, она просто переволновалась.
Лола схватила телефон и ввела пароль: она хорошо его изучила за все те бессчетные вечера, которые мы провели в пабах, делясь друг с другом сообщениями.
– Черт, а ведь неплохо… Даже очень хорошо, – сказала она, уставясь на экран.
Я выхватила у нее мобильный.
Только что прослушал «The Edge of Heaven» пять раз подряд и до сих пор не могу тебя забыть. Что ты со мной сделала, Нина Джордж Дин?
Я не могла четко вспомнить, как выглядит Макс: память сохранила о нем только четыре отдельные детали. Всю неделю после нашей встречи я перебирала их в голове одну за другой, будто четыре тарелки с канапе на вечеринке. Когда я насыщалась с первой тарелки, я брала кусочек со второй. Удовлетворившись ею, я переходила к следующей – и далее по кругу. Этих четырех воспоминаний вполне хватало для утоления моих грез наяву. Еще меня занимал вопрос, почему память цеплялась именно за эти эпизоды.
Воспоминание номер один. Черты лица Макса, когда он приблизился, чтобы меня поцеловать. Особенно его напористый нос, нависшие веки и проницательная полуулыбка слегка приоткрытых губ прямо перед тем, как они коснулись
