Это… — Мара щурится сквозь паутину стекла. — У тебя есть брат?
— Это мой дядя. Он был на двенадцать лет моложе моего отца. Почти так же близок мне по возрасту.
Мара поворачивается, понимая, что именно из-за этой фотографии я привел ее сюда.
— Он очень похож на тебя.
— Это не единственное, что у нас было общего.
Она переступает через мусор, устилающий пол, ее ботинки хрустят по осколкам стекла. Опустившись на изрезанный диван, она говорит: — Расскажи мне все.
Я сажусь рядом с ней, и мой вес заставляет ее придвинуться ближе, пока ее бедро не упирается в мое.
— Мой дядя Рубен был единственным человеком, которого мой отец когда-либо любил. Он появился у моих бабушки и дедушки случайно, в конце жизни. Он был диким и неуправляемым, и они не знали, что с ним делать. Мой отец был единственным человеком, которого он слушал, хотя бы иногда.
Мара сидит прямо, руки сцеплены перед собой, глаза прикованы к моему лицу, как у ребенка, увлеченного сказкой.
— Деньги моей семьи шли от гостиниц и пивоварен, но к тому времени, как появился Рубен, большая их часть была разделена или растрачена, так что Блэквеллы уже не были по-настоящему богаты. То есть мои бабушка и дедушка по-прежнему жили в достатке, но их сыновей ждал лишь скромный трастовый фонд. Мой отец использовал его, чтобы открыть свою венчурную фирму. Он предложил Рубену работу, но Рубен не захотел. Он подождал, пока ему исполнится двадцать один год, получил свои деньги, а потом уехал в Лос-Анджелес, чтобы их потратить. Примерно в это же время мой отец женился на моей матери.
Мара перебивает: — Как они познакомились?
— Ты когда-нибудь читала «Великого Гэтсби»?
Мара кивает.
— Все было примерно так. Она принадлежала к тому уровню богатства, на фоне которого Блэквеллы выглядели бедняками. Мой отец захотел ее с того момента, как увидел. Она была очень красивой, но невинной и защищенной. Ее родители полностью контролировали ее. Чтобы получить доступ к ней, моему отцу нужно было сначала произвести на них впечатление. Когда его компания вышла на биржу, он пожертвовал шесть миллионов Молодежному центру района Бэй, фонду ее матери. Так он получил приглашение на один из их званых ужинов, чтобы начать процесс соблазнения их дочери.
— У тебя есть ее фотография? — спрашивает Мара.
— Наверху. Здесь ее нет.
Я не могу скрыть горечь в своем голосе. Мара поджимает губы, понимая.
— Мой отец хотел иметь все, что не мог иметь. Думаю, это единственное, что нас объединяло. У него была своя фишка на плечах, и он хотел доказать свою правоту всем, кто когда-либо смотрел на него свысока. Но он был мелочным и мстительным. Он не просто хотел признания - он хотел ткнуть их носом в это. Это касалось и моей матери. Ему нужно было заполучить ее, но как только они поженились, он стал относиться к ней так, будто она все это время была врагом. Как будто это она не пускала его в клуб «Pacific Union».
— Она сказала тебе это? — спросила Мара, сведя брови в знак сочувствия.
— Я прочитал это в ее дневнике. Она была озадачена тем, как мужчина, который угощал ее ужинами и комплиментами, мог превратиться в совершенно другого человека, как только они оставались наедине в его доме.
Я закрываю глаза, цитируя по памяти слова, которые она написала в своем тонком сценарии:
— Он как будто ненавидит меня, и я не знаю почему. Я не знаю, что я сделала. Раньше он целовал кончики моих пальцев и говорил, что я самая изысканная на свете. Теперь он рычит, если я даже прикасаюсь к нему...
— Почему он изменился? — спрашивает Мара.
— Ему никогда ничего не нравилось, когда оно у него появлялось. У него ушли годы на то, чтобы получить этот дом - ему пришлось запугивать и угрожать старушке, которая им владела. Пришлось бороться с комиссаром по зонированию и обществом, которое пыталось добиться присвоения ему статуса исторической достопримечательности. А когда он въехал в дом, то не переставал жаловаться, что здесь холодно и сквозняки, а проводка древняя.
— Ты не такой, — говорит Мара.
— Нет. Для меня вещь имеет ценность, если она редкая.
— Я ценю вещи, если они делают меня счастливой, — говорит Мара.
— Но почему они делают тебя счастливой?
Мара задумывается. — Потому что они красивые или интересные. Потому что они заставляют меня чувствовать себя хорошо.
Я кладу руку ей на затылок и нежно поглаживаю ее. Заставляя ее мурлыкать. — Это потому, что ты котенок удовольствия. Тебе нравится все, что доставляет удовольствие.
Мара прижимается ко мне, чувствуя себя комфортно даже в этом разрушенном пространстве.
— Это правда, — говорит она.
Я продолжаю рассказ.
— Он был холоден с ней. Даже жестоким. Она написала в своем дневнике, что хотела уйти, но к тому моменту она знала его достаточно хорошо, чтобы бояться того, что он может сделать. А потом она узнала, что беременна.
— В это же время мой дядя Рубен вернулся в Сан-Франциско. Он спустил все свои деньги и начал понимать, что ему нужно место в фирме моего отца. Отец сразу же дал ему работу.
— Мой дядя был умен и мог много работать, когда хотел. На самом деле он так хорошо справлялся с работой, что мой отец повышал его снова и снова, пока он не стал исполняющим обязанности вице-президента, уступая только моему отцу.
— Это не было бы проблемой, если бы не тот факт, что у моего отца теперь был наследник. В какой-то момент Рубен мог поверить, что унаследует компанию или получит в ней равные доли. Я был осложняющим фактором. Очень сильно мешала ему. Особенно после смерти моей матери.
Я чувствую, как Мара прижимается к моему боку. Я знаю, о чем она хочет меня спросить, но она колеблется, инстинктивно понимая, что это единственная рана внутри меня, никогда не заживающая, всегда сырая.
Я обещал ответить на ее вопрос, и это - часть ответа.
— Все в порядке, — говорю я ей. — Ты можешь спросить.
— Что случилось с твоей матерью?
Почему мне до сих пор так трудно произнести эти слова вслух?
Ненавижу, что это причиняет мне боль. Ненавижу, что мне не все равно.
— Она повесилась, — говорю я.
Мара вздрагивает. Она
