слабую извиняющуюся улыбку, одними губами произнесла «Прости» и закатила глаза. На ней была серая футболка с круглым вырезом и черные трикотажные штаны – недостаточно плотные для брюк, недостаточно обтягивающие для легинсов и недостаточно мешковатые для пижамы. Ее стандартный набор золотых украшений включал в себя толстый браслет, браслет-бэнгл, серьги-гвоздики с жемчугом, цепочку-жгутик и обручальное кольцо. Вероятно, она пришла с какой-то тренировки или собиралась на нее. Мама стала одержима физическими упражнениями с тех пор, как ей исполнилось пятьдесят, хотя вряд ли это изменило ее вес хоть на полфунта. Постменопауза облекла ее в новые мягкие формы: небольшой второй подбородок, раздавшаяся талия, складки на спине, проступающие поверх лифчика под футболкой. И она выглядела прекрасно. Это была не та красота, от которой захватывает дух, а та, что притягивает своей обыденностью, как открытый огонь, букет розовых роз или золотистый кокер-спаниель. Ее боб оттенка эспрессо, несмотря на проблески седины, отличался восхитительной густотой, а высветленные пряди отливали золотом в свете икеевской лампы на потолке. Я почти ничего не унаследовала от маминой внешности.
– Да, хорошо, – произнесла она в трубку и поманила меня в прихожую. – Отлично, тогда давайте выпьем кофе на следующей неделе. Просто назовите день. Я принесу набор для изучения Таро, помните, я рассказывала? Ничего сложного. Нет-нет, можете оставить его себе. Конечно. Тогда до встречи, пока!
Мама повесила трубку, обняла меня, а затем, отстранившись на расстояние вытянутых рук, стала изучать мою челку.
– Это что-то новенькое, – озадаченно произнесла она, будто разгадывала кроссворд.
– Да, – сказала я, ставя сумочку и разуваясь (всем визитерам полагалось снимать обувь у двери – здесь это правило соблюдали строже, чем в Голубой мечети). – Отрезала перед днем рождения. Подумала, что неплохо бы скрыть свои тридцатидвухлетние морщины на тридцатидвухлетнем лбу.
– Не глупи. – Мама легко махнула по моим волосам. – Для этого не нужны космы, просто используй качественный тональник.
Я улыбнулась: ее слова меня не задели, хотя удивляться было нечему. Маму всегда огорчало то, насколько неженственной я росла – она бы предпочла дочку, с которой можно ходить по магазинам за нарядной одеждой и обсуждать праймер для лица. В мои школьные годы, когда Кэтрин заглядывала в гости, мама дарила ей свои старые украшения и сумочки, и вдвоем они перебирали их, как подружки на барахолке. Она без ума влюбилась в Лолу при первой встрече исключительно на том основании, что обе были страстными поклонницами одного хайлайтера для лица.
– Где папа? – поинтересовалась я.
– Читает.
Я заглянула через стеклянные двери в гостиную: отец сидел с газетой в кресле бутылочно-зеленого цвета, положив ноги на скамеечку. Рядом на журнальном столике стояла большая кружка чая. При взгляде в профиль казалось, что папин выступающий подбородок и длинный нос (унаследованные мной) стремятся наперегонки к одной финишной черте.
Разница в возрасте моих родителей составляла семнадцать лет. Они познакомились, когда папа работал завучем в муниципальной школе, а маму туда направило агентство в качестве секретарши. Ей было двадцать четыре, ему сорок один. Разница в их характерах была столь же существенной. Папа – чуткий, мягкий, любознательный, интроверт и интеллектуал – интересовался всем на свете. Мама – практичная, инициативная, предприимчивая, прямолинейная и властная – с головой погружалась в любые начинания.
Улучив момент, я наблюдала за читающим «Обсервер» отцом из-за стеклянных дверей. Отсюда он казался прежним: готовым поведать, куда девается мусор в Китае, или о десяти неизвестных мне фактах об Уоллис Симпсон [9], или о бедственном положении вымирающей породы соколов. Он мог меньше чем за секунду воссоздать меня по памяти – не внешность, а все, что меня олицетворяло: имя моего воображаемого друга детства, тему диссертации, любимого персонажа из любимой книги и названия всех улиц, на которых я жила. Глядя сейчас на хорошо знакомые черты, я по большей части видела прежнего отца, но порой что-то в выражении его лица меня озадачивало, словно папин образ мира порезали на кусочки и он пытался сложить их в единую осмысленную картинку.
Два года назад у папы случился инсульт. Только через пару месяцев мы поняли, что он не до конца оправился. Папа, всегда такой догадливый и рассудительный, стал медленнее соображать. Он забывал имена членов семьи и близких друзей. Ухудшилась его способность быстро принимать решения. Он регулярно терялся во время прогулок и часто не мог вспомнить улицу, на которой жил. Сначала мы с мамой списывали это на старение мозга, опасаясь признать возможность чего-то более серьезного. Затем однажды маме позвонил незнакомый человек и рассказал, что папа двадцать минут кружил на машине по оживленной кольцевой развязке, не зная, где свернуть. В конце концов кому-то удалось его остановить. Мы пошли к терапевту, тот сделал ряд анализов, когнитивных тестов и МРТ. Подтвердилось то, чего мы боялись.
– Привет, пап, – сказала я, подойдя к нему.
Он поднял взгляд от газеты.
– Привет!
– Не вставай. – Я наклонилась его обнять. – Что интересного пишут?
– Вышла новая экранизация «Доводов рассудка».
Он протянул мне рецензию.
– А, любимица интеллектуалов Остин.
– Точно.
– Я собираюсь помочь маме с обедом.
– Хорошо, дорогая, – сказал он, затем снова открыл газету и погрузился в привычное умиротворение.
В кухне мама резала соцветия брокколи и складывала их рядом с горкой нашинкованных киви. Из динамиков женский голос громко и медленно говорил о подчинении мужскому сексуальному желанию.
– Что слушаешь? – поинтересовалась я.
– Аудиокнигу Андреа Дворкин «Половой акт».
– Погоди… что?
Я убавила громкость на несколько делений.
– Андреа Дворкин. Известная феминистка. Ты наверняка ее знаешь. Крупная такая. Весьма умная женщина, правда, без чувства юмора…
– Я знаю, кто такая Андреа Дворкин. Я имела в виду, почему ты слушаешь ее аудиокнигу?
– Для собрания «Книгоголиков».
– Твоего книжного клуба?
Мама раздраженно вздохнула и достала из холодильника огурец.
– Это не книжный клуб, Нина, а литературный салон.
– В чем разница?
– Ну… – Она чуть поджала губы, но я видела, что она рада возможности вновь объяснить отличие литературного салона от книжного клуба. – Мы с девочками решили собираться дважды в месяц и обсуждать не столько сами книги, сколько общие идеи, поэтому никаких строгих правил. Каждая встреча затрагивает отдельную тему и включает дискуссии, чтение стихов и обмен личным опытом.
– И какова тема следующего заседания?
– «Гетеросексуальный акт – синоним изнасилования?»
– Ясно. А кто будет?
– Энни, Кэти, Сара из моего бегового клуба, Глория, ее кузен Мартин и Маргарет – она работает со мной волонтером в благотворительном магазине. Каждый готовит блюдо. Я делаю шашлык из халуми, – сказала она, переходя с разделочной доской к блендеру и отправляя в него мешанину из фруктов и овощей.
– Откуда такой внезапный интерес к феминизму?
Мама нажала кнопку на приборе, и тот с резким гудением начал перемалывать кубики в блекло-зеленую жижу.
– Не такой уж внезапный! – прокричала она, перекрывая электрический рев, затем выключила блендер и налила волокнистую жидкость в стакан.
– А вообще здорово, мам, – смягчилась я. – Классно, что у тебя столько разных интересов.
– Да уж, – сказала она. – И еще только у меня есть свободная комната в доме, поэтому я предложила использовать ее для встреч «Книгоголиков».
– У тебя нет свободной комнаты.
– Кабинет твоего отца.
– Но папе нужен кабинет.
– Никто его у папы не забирает. Просто какой смысл держать целую комнату в доме и почти ею не пользоваться, словно мы живем в Бленхаймском дворце [10]?
– А как насчет его книг?
– Перенесу их вниз.
– А документы?
– Все важное у меня в архиве. Кроме того, кучу вещей можно выбросить.
– И все-таки я бы их просмотрела, если не возражаешь, – выпрашивала я, словно капризный ребенок. – Вдруг они ему нужны? Или понадобятся нам, позже, чтобы освежить его память и напомнить о…
– Конечно, конечно, – сдалась она, отпивая смузи и недовольно раздувая ноздри. – Все наверху в нескольких стопках, ты увидишь на лестничной площадке.
– Хорошо, спасибо. – Я слегка улыбнулась в знак примирения, сделала глубокий, но невидимый йоговский вдох и спросила: – Какие еще новости?
– Вроде бы никаких… Ах да, я решила изменить имя.
– Что? Зачем?
– Мне никогда не нравилось имя Нэнси, оно слишком старомодное.
– Немного странно менять его сейчас, не находишь? Все уже
