мне не отец. Отец – это тот, кто бывает рядом, когда ты падаешь с велосипеда и обдираешь коленки. Отец – это тот, кто обнимает тебя, когда ты плачешь. Отец не платит твоей матери, чтобы она от тебя избавилась. Он мне не отец. Он монстр. И, как бы ни старался, он всегда останется монстром. Потому что именно таким запомнила его моя мама. А я никогда не предам память о ней.
Я даже не сразу поняла, что Миллер подошел ко мне ближе. Он протянул руку и провел большим и указательным пальцами по выбившейся пряди моих волос.
– Неважно, что ты о нем думаешь. Он все равно заботится о тебе. А я не смогу. По крайней мере, не так, как он.
– Ты говоришь о деньгах? Мне плевать на деньги…
– Ты встречалась с парнями вроде Феликса Грина и Мэттью Колдуэлла.
– Я ненавижу парней вроде Феликса Грина и Мэттью Колдуэлла.
– Ненависть и любовь разделяет всего лишь тонкая грань, детка.
Я не была деткой. Я была ненамного младше его.
– Ты прав. Мне не стоило сюда приходить. – Я попыталась обойти его, но он преградил мне путь.
– Чего ты хотела, когда спустилась сюда?
– Чтобы ты спрятал мое платье.
– И только?
Я покачала головой.
– Я хотела побыть с тобой, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой. Как тогда, когда мы вместе ели мороженое.
– Но я не лекарство от одиночества.
Я сделала шаг к нему.
– Знаю. А еще ты сказал, что мне не стоит тратить время на парня, который не может вступиться за меня. И мне показалось, что ты всегда будешь готов защитить меня.
Его взгляд упал на мои губы.
– Я никогда не смогу принадлежать к твоему миру, – сказал он.
Моему миру? Этому миру? Миру Пруиттов? Я не принадлежала к нему. Я посмотрела ему в глаза. Миллер говорил, что я не принадлежала и к его миру тоже. Однако его мир и мой прежний были одинаковыми. Как можно не принадлежать к новому миру и при этом потерять свой прежний? Где же я тогда находилась?
Прежде, чем успела понять, что происходит, его губы коснулись моих. Он говорил мне, чтобы я уходила, но его руки, сжимавшие мои бедра, и его язык у меня во рту умоляли об обратном. От его поцелуя у меня закружилась голова, и я окончательно растерялась.
Он прервал поцелуй слишком быстро и прижался лбом к моему лбу.
– Я помогу скрасить твое одиночество, когда тебе это понадобится. Разрешу тебе видеться с твоим друзьями. Перестану проверять каждую комнату, в которую ты входишь, если тебе этого так хочется. Я позволю тебе есть мое мороженое и пользоваться моим телефоном. Я даже могу сказать тебе код от двери, чтобы ты могла незаметно выходить из дома. Но не проси провести с тобой ночь, когда я знаю, что ты любишь другого.
Мне хотелось сказать ему, что я никого больше не люблю. Что я хочу остаться. Но не могла этого сделать.
– Тебя могут уволить за все это, – сказала я, пытаясь разрядить обстановку.
– Если это заставит тебя улыбнуться, то не страшно, – Миллер отстранился от меня.
– Значит, ты предлагаешь мне поцелуи, но не… – Мой голос сорвался, когда я посмотрела на его кровать. – …обнимашки?
Он покачал головой и засмеялся.
– Ты еще слишком юная для меня.
Миллер подошел к двери и открыл ее.
– Но ты не хочешь снова поцеловать меня? – В этот момент я действительно вела себя не по-взрослому.
Он улыбнулся.
– Тебе почти невозможно отказать, Бруклин. Поэтому я сейчас уйду. Мне очень сложно себя контролировать. Я и так уже потерял голову. – Он вышел, прежде чем я успела ему что-нибудь сказать.
Я понятия не имела, куда он пошел. Ведь я находилась в его комнате.
Суббота
С тех пор я каждый вечер тихонько пробиралась в комнату Миллера. В конце концов он перестал выгонять меня оттуда. В правилах проживания в квартире говорилось, что я не должна приглашать парней в свою комнату. Что бы сказал мистер Пруитт, если бы узнал, что я каждую ночь проводила у Миллера? Строго говоря, самих правил я не нарушала. Хотя, по сути, это, конечно, было нарушением. Но, если честно, мне было плевать на мистера Пруитта и его бесконечные правила. Именно поэтому я и подписала их, не прочитав до конца. Изабелла не выполняла ни одно из тех, которые мне удалось прочитать. Я тоже не собиралась им следовать. Но почему-то так и не отдала подписанные бумаги мистеру Пруитту. Как будто, сделав это, я официально стану одной из Пруиттов. А мне этого совсем не хотелось.
Мы с Миллером понимали, что у него могут возникнуть проблемы. Но, кажется, нас обоих это не слишком волновало. Иногда мы целовались. Но, по большей части, просто разговаривали. Он всегда вел себя как настоящий джентльмен. Я была уверена, что он относился к моим вечерним визитам как к временному явлению. Хотя я воспринимала их как нечто очень важное. Думаю, нам обоим было ужасно одиноко в этом доме, где мы чувствовали себя чужими.
Я открыла глаза и посмотрела на стену в маленькой комнате Миллера. Мне не хотелось двигаться. Ничто так не успокаивало меня, как объятия. Легкое дыхание Миллера щекотало мне шею, а его тяжелые руки обвивали талию. В такой момент сложно было почувствовать себя одинокой.
Но каждое утро, как, например, сегодня, я все равно просыпалась с ощущением растерянности. Все происходящее мне казалось полной бессмыслицей. Внезапно Кеннеди, как и я, стала бояться других учеников «Эмпайр-Хай». Теперь мы с ней ели ланч не в столовой, а в библиотеке, подальше от любопытных глаз. Но, кажется, мы никого особенно и не интересовали. Капкейк больше не приближался к ней. И это было даже к лучшему, потому что мне хотелось задушить его за то, что он сделал с Кеннеди. Он сломал ее. И я, видя, что она сама не своя, тоже ощущала себя сломленной.
Мой телефон по-прежнему оставался выключен и лежал в тумбочке. А Мэтт так и не появился в школе до конца недели. Я даже не знала, все ли с ним в порядке и общался ли с ним кто-то из его друзей. Да, я злилась на Мэтта, но все равно переживала за него. Так как верила в то, что он сказал мне про Джеймса: он мог причинить себе вред. Джеймс уже, как минимум, дважды являлся в школу пьяным. Его глаза были налиты кровью. Галстук всегда болтался где-то сбоку. На лице, прежде всегда чисто выбритом, виднелась щетина.
