глаза и просто стараюсь не шевелиться, чтобы он не причинял мне ещё большую боль, но, кажется, его это не возбуждает.
– Что же ты лежишь как бревно, сука, – шепчет он мне в лицо, и капли его пота капают на меня. – Вадим, ей, кажется, не хватило, давай ты довесь, – говорит он своему напарнику, продолжая вбивать в меня свой сухой, как топорище, кол. Каждый его толчок отдаётся во всём моем теле невыносимой болью, но вот он наваливается на меня бетонной плитой, хрипя, и я лежу под ним, задыхаясь от вони его немытого тела, равнодушного, чужого и тяжёлого.
Он перекатывается на спину, и его место занимает второй, и на это раз мне кажется, что его член втыкается мне прямо в кишки, отдаёт в почки, лёгкие, острым клинком пронзает мне печень. Он пытается поцеловать меня, размазывая липкую и прогорклую слюну по моему лицу, и я отворачиваюсь от его рыбьего бессмысленного взгляда, пока по телику поёт уже Полина Гагарина, и слёзы сами начинают беззвучно катиться по моему лицу. Я плачу, пока моё тело терзает и рвёт на части какой-то безликий урод с запахом грязных вонючих подворотен и ночных подземных переходов; я плачу, пока моё тело словно слипается в один пластилиновый ком вязкой и тупой боли; я плачу, пока где-то далеко отсюда, в другом мире, в другой вселенной, меня ждёт Жан-Пьер за чистым белоснежным столиком в Vogue Café…
– Я знал, что тебе понравится, – елозит по мне отморозок, и я чувствую, как что-то рвётся внутри меня, и холодная жидкость захлёстывает член во мне, вытекая и струясь по ногам. Хлюпая и чавкая, Вадим добивает меня, пришёптывая:
– Теперь ты знаешь, как трахают нормальные мужики, а не твои пидорасы, – убыстряет темп до безумной долбёжки, и под последние лирические аккорды какого-то очередного певца по телику изрыгает в меня все свои нечистоты.
Моё тело и голова уже мало что соображают, и когда первый бандит перекидывает меня на живот через спинку дивана и начинает раздирать мне мой анус, я вижу перед собой только кровавое пятно, алой причудливой орхидеей растекающееся по белой обивке.
– Подожди-ка, иди сюда, шлюха, – подхватывает меня второй, и, садясь на диван, насаживает меня на свой окровавленный штык, пока первый, не вынимая своего члена, продолжает рвать и рвать мою плоть. И я чувствую, как внутри меня сражаются двое чужих, двигаясь в зверином ритме навстречу друг другу, пытаясь пробить своими пастями хрупкую стенку, которая становится всё тоньше и тоньше с каждым их ударом… Мои ноги, живот и анус все мокрые и липкие от вытекающей из меня крови, а мои внутренности превращаются в кровавое месиво, а я уже просто притихла глубоко внутри своего ада и жду, когда этот кошмар закончится. Но он не кончается: мне кажется, что это изнасилование длится годы и десятилетия, и я успела постареть и завянуть за это время. Моё тело сплющено между двух каменных жерновов, которые продолжают и продолжают перемалывать меня, до последней самой тонкой куриной косточки…
Словно тумблер включается в моём обесточенном теле, когда я слышу над собой их голоса:
– Слушай, мне кажется, её надо отвезти в больничку, что-то она совсем как падаль.
– Ты уверен? А на хуя ты её так тарабанил?!
– Так она была не против, кажется. А что, блядь, будет лучше, если она сейчас здесь коньки отбросит, и тогда с неё вообще никто ничего не получит?!
– Давай отвезем нашим в отделение, они её быстренько подлатают. Всего-то делов: очко зашить! – и посмеиваясь, как две гиены, они звонят кому-то, кутают меня в плед и проводят мимо ничего не подозревающего декоративного консьержа в подъезде, сажают в свой затонированный внедорожник и везут куда-то по московским улицам…
В больнице меня накачивают обезболивающим, и я сразу же отрубаюсь, провалившись в кошмарно-ватный сон, где я вижу разноцветные сады, сквозь которые пробиваются оранжевые орхидеи, бирюзовые антуриумы и с ветки на ветку перелетают фиолетовые фазаны.
Разлепив глаза, я понимаю, что я нахожусь в тёмной комнате, и долго пытаюсь вспомнить, где я: может быть, в отеле у Жан-Пьера? Что мы делали с ним вчера вечером? Потом до меня вдруг доходит внезапным болезненным озарением, что мы так с ним и не встретились вчера, а, может быть, и позавчера, и что, скорее всего, я его не увижу… Рядом пикает кардиомонитор, моё тело откликается осколками стекла в каждом своём уголке, а из вены у меня торчат катетеры, по которым в меня вгоняют какие-то лекарства. Я с ужасом вспоминаю, что случилось накануне, и могильная плита отчаяния накрывает меня с головой. Я лежу в своей ледяной могиле, раз за разом прокручивая в голове все события, и даже острая боль, как будто моё тело сшивали заново, не может отвлечь меня от кошмарной действительности. Я проваливаюсь снова в свой болезненно-дурной сон, пока меня не будят голоса в моей палате.
– Да, я всё поняла, капитан Треплов, спасибо, – узнаю я голос Ланы, и сквозь щелочку приоткрытых век вижу, что она обращается к одному из двух бандитов, чуть не убивших меня. Моя лучшая подруга берет стул и садится рядом со мной, а мент выходит из комнаты. Тихо, приложив палец к губам, она достаёт из сумочки беспроводной наушник и незаметно вставляет мне его в ухо. Потом, болтая какую-то полную чушь про то, как они переволновались, включает на мобильном телефоне запись, где Антон говорит мне:
– Маша, мне очень жаль, что так получилось. А теперь слушай меня очень внимательно. Через десять минут это видео исчезнет, поэтому ты должна запомнить всё, что ты сейчас услышишь.
Ещё через десять минут кардиомонитор начинает издавать непрерывный писк, Лана зовёт врача, ко мне прибегает медсестра и через несколько минут меня вывозят в реанимацию, мимо сидящего рядом с моей палатой Треплова, который вскакивает со своего места, но доктор жёстким окриком запрещает ему следовать за нами, увозя на каталке по коридору прочь…
Москва, как всегда, провожает меня хмурыми ворчливыми небесами, когда я поднимаюсь по трапу самолёта. Ледяной ветер продувает мои мешковатые бесформенные штаны и толстовку, и я натягиваю на коротко стриженную голову капюшон. На входе я еще раз показываю стюардессе посадочный талон, где напечатано моё имя – “Tatiana Ivanova”, и протискиваюсь в общий салон эконом-класса, место у окна. Свет в самолёте горит, и в отражении из иллюминатора на меня смотрит бледная брюнетка с
