– недостойное священника удовлетворение со свойствами целительного бальзама, ибо Хислуп тайно унизил Фанни, поквитался с нею, отплатил ей за все, за все, хоть она об этом и не знала.
Да, но не приравниваются ли такие чувства к злобе? Подозрение ошеломило Хислупа. Он, который проповедовал любовь к ближнему, понимание, жалость и прощение, сам сводит счеты с женщиной! О, сколь далек он еще от благодати, сколь обуян жестокосердием!
Хислуп сделал попытку успокоиться и спросил себя, а точно ли ему принадлежит мысль сия, ибо разве не было его искренним намерением спасение Фанни? Увы, дальнейшие рассуждения ввергли Хислупа в грех ереси. Если, рассуждал он, не имея сил остановиться, мысль не его собственная и при этом дурная, значит, ее внушила ему некая чуждая и ужасная сила, существующая бок о бок с Господом и имеющая над ним власть.
Да, Хислуп оглянуться не успел, как впал в грех ереси.
Устрашившись, он поспешно прочел молитву в надежде, что сердце его возвысится. Сердце не отозвалось. Ничего не произошло.
«Надо строже поститься», – решил несчастный.
* * *
Между тем мисс Хислуп, оставленная наедине с Фанни, провела минуту в нерешительности. Она помнила наставление, регулярно внушаемое Майлзом: «Необходимо обласкать каждую из этих бедных женщин». Необходимость обласкать особу столь шикарную повергла мисс Хислуп в ступор. Она попыталась улыбнуться, но лицо ее исказила жалкая гримаса, и мисс Хислуп хватило только на то, чтобы почти без дрожи в голосе промямлить:
– Присядьте, прошу вас.
Фанни села.
Тогда мисс Хислуп взялась за поиски очков. Прежде всего ей надо было выиграть время, но еще она хотела прозреть. И она запустила руки в обширные свои карманы, выдвинула, один за другим, ящики стола, обшарила столешницу, заставленную жестянками с овалтином [22] и санатогеном [23], бульонными кубиками бренда «Оксо», «Бенгеровой едой» [24] и тому подобным; посредством этих продуктов мисс Хислуп поддерживала силы своего брата. Крайне важно разглядеть эту последнюю сестру Майзла во Христе как можно подробнее. «Я должна знать, – подумала мисс Хислуп, – с кем имею дело». Что дело она имеет с кем-то небывалым, ей подсказывало чутье.
Лишившись очков, близорукая мисс Хислуп становилась жертвой самых диких заблуждений. Сейчас ей мнилось, будто с ней в комнате находится само воплощение красоты, разум же подсказывал мисс Хислуп, что быть такого не может. К контактам с красотой она не привыкла. Красота являлась мисс Хислуп крайне редко, да и то воплощалась в какое-нибудь дитя. А чтобы просто войти и послушно сесть на стул – нет, такое было немыслимо. И, однако, оно случилось – окутанная дивным запахом (совсем не тем, к которым адаптировался нос мисс Хислуп), красота шагнула в убогую комнату, и от вольностей, которые она себе позволила по отношению к Майлзу и к самой мисс Хислуп, у последней дух занялся.
– Вы что-то ищете? – спросила Фанни, готовая помочь, хотя вопрос прозвучал глупо: из действий мисс Хислуп просто нельзя было сделать другого вывода.
– Я ищу очки, – растерянно ответила мисс Хислуп.
Нет, в чем, в чем, а в этом деле Фанни ей не помощница. С некоторых пор Фанни внутренне содрогалась, когда при ней надевали очки.
Мисс Хислуп продолжала поиски. Если как следует потянуть время, вернется Майлз и все объяснит. Ему еще раньше следовало все объяснить – когда он только привел в дом подобную особу. Мисс Хислуп, привыкшая обласкивать сестер Майлза во Христе до тех пор, пока они не высунутся из скорлупы, даже без очков видела: у этой сестры скорлупа отсутствует. Эта сестра чувствует себя вольготно, так, как будто (а) – мисс Хислуп, не полагаясь на свой склонный к ошибкам разум, освоила эту маленькую уловку: сортировать догадки по буквам, – так вот, либо эта Майлзова сестра знает его с детских лет, либо (б) ей нечего стыдиться. Если так – мисс Хислуп не просто будет лопаться от доброты и христианского терпения, которые не найдут выхода, нет: она сама сделается объектом сочувствия. Иными словами, вся ситуация выворачивается наизнанку; иными словами, грешницей оказывается не кто иная, как мисс Хислуп.
На минуту она прекратила поиски и сверху вниз уставилась на проблему в лице Фанни, а поскольку у нее была привычка в моменты растерянности сгибать и разгибать свои натруженные пальцы, именно этим мисс Хислуп и занялась.
«Прекратите!» – едва не крикнула Фанни: от хруста в суставах ее передернуло, – но вслух, понадеявшись отвлечь хозяйку от пальцев, сказала только:
– Присядьте, прошу вас.
Где это видано, чтобы кающаяся гостья предлагала присесть своей хозяйке спасительнице? Вот мисс Хислуп и не послушалась. Отчаяннее прежнего желая, чтобы вернулся Майлз, она продолжала трещать пальцами.
«Ради всего святого, перестаньте!» – хотелось взмолиться Фанни, однако она удержалась: хорошее воспитание пересилило, – зато с улыбкой, все еще надеясь отвлечь мисс Хислуп от пальцев, выразилась в том смысле, что мисс Хислуп так высока ростом, что она, Фанни, шею себе сломает, если и дальше будет смотреть на нее снизу вверх, и поэтому мисс Хислуп следует присесть. Тогда же Фанни спросила, почему у высокой мисс Хислуп такой низенький брат, а Майлз, услышав ее слова с лестничной площадки, сделал из ее записки пару берушей.
Откуда берутся братья – неважно, низенькие или рослые? Мисс Хислуп даже в свои годы имела об этом довольно смутное представление. Вообще-то привыкшая отвечать добросовестно и подробно (мисс Хислуп была из тех, кто пускается в детали, услышав: «Как поживаете?»), этот конкретный вопрос она нашла обескураживающим. Дети да благоговеют перед своими родителями, особенно – покойными; дети да отвращают взор от любого аспекта родительской жизни, который предполагает хоть малую степень неприкрытости. По крайней мере, сама мисс Хислуп инстинктивно и даже со страхом отвращает взор от всего, на чем недостает покровов.
Впрочем, гостья, кажется, ответа и не ждала. Она лишь снова предложила мисс Хислуп присесть, и мисс Хислуп, к своему удивлению, повиновалась и даже чуть не ляпнула «спасибо». С усилием она оставила в покое свои пальцы, плюхнулась на стул рядом с гостьей, почувствовала под собой что-то неуместное и обнаружила, что сидит на очках.
– Вот же они! – воскликнула мисс Хислуп, вскакивая на ноги.
– Кто? – спросила Фанни, оборачиваясь к двери.
К счастью, очки были в футляре.
Мисс Хислуп надела их; руки ее чуточку дрожали.
– Теперь я все вижу, – сказала она.
– А порой лучше бы видеть не все, – уронила Фанни.
На самом деле в данном случае Фанни ничего не имела против того, чтобы бедная мисс Хислуп прозрела. Фанни даже не отшатнулась, как отшатывалась в последнее время под
