исчезать. Он не мог исчезнуть.
Я захотела оказаться еще ближе к нему и торопливо стянула с него футболку. Грудь у Анджело была твердая, кожа оттенка миндаля обтягивала изгибы и впадины удивительно мускулистых плеч и рук, по-мальчишески худых и не вязавшихся с изможденным лицом. Анджело опустился на колени, стянул с меня спортивные штаны – они сбились у босых щиколоток, что выглядело до смешного по-детски – и повернул спиной к себе. Он впился зубами в мое бедро, и я услышала, как он возится с застежкой джинсов. Придерживаясь за столешницу, он встал и вошел в меня. Я наклонилась вперед, мы замерли и медленно дышали, пока я привыкала к нему. Я чувствовала на лице пар, поднимающийся от горячей воды. Затем Анджело начал двигаться. Мои руки соскользнули в раковину, обрызгав мыльной водой обнаженную кожу. Смех Анджело отразился во мне, и я тоже рассмеялась. Он наклонился и прижался животом к моей спине; тонкая серебряная цепочка у него на шее щекотала позвоночник. Анджело перекинул мои волосы вперед – они закрыли лицо, и кончики прядей погрузились в воду.
Я отвела назад руки, покрытые, будто кружевом, мыльной пеной, и схватила его за предплечья, словно проверяла, не исчез ли он. Я впилась в него пальцами и издала гортанный звук облегчения. На этот раз я не покидала собственное тело и не кружила по комнате, а всецело оставалась собой. Широко открытыми глазами я смотрела на бокалы с осадком от красного вина и немытые, бряцающие друг о друга вилки под водой. Я ощутила, как Анджело замедляется, останавливается, вздрагивает. Он тяжело выдохнул. Мы снова неподвижно застыли. Все произошло стремительно и просто. Спонтанно и несуразно. Мыльно, грязно, громко, неуклюже. И по-настоящему.
Полураздетые, мы сидели лицом к лицу на полу в моей кухне: Анджело привалился спиной к духовке, я – к шкафу под раковиной.
– Я думала, мы друг друга ненавидим.
– Что-о? – возмутился он, растягивая гласные. – Нет!
– Почему ты вел себя так по-хамски?
– Дело не в тебе… – Он уставился в пол. – Проклятье. У тебя есть вода?
Я кивнула и встала – топлес и в спортивных штанах, будто каменщик в жаркий день. Я наполнила водой из-под крана чистый стакан, смущенно прикрывая руками грудь.
– В этом году… я борюсь, – медленно сказал Анджело, складывая обрывки мыслей, словно буквы в «Скрэббл».
– С чем?
– С жизнью.
– Извини. – Я передала ему стакан и села рядом. Вспомнила его пижаму. Куртки. И как он меня игнорировал. Как плевал на все вокруг: на правила, свет, время, сбор мусора, манеры, мир за пределами своей квартиры. – Можно спросить почему?
– Моя девушка, она жила здесь.
– Это с ней ты тогда ссорился?
– Да, – кивнул он. – Она изменить мне в прошлом году. Я прощаю ее, она остаться на некоторое время, но потом все равно уходить.
– Извини, – повторила я.
Он пожал плечами и сделал глоток воды.
– Весь год я стараюсь быть лучше, но теперь нет…
Он опустил стакан, избегая смотреть мне в глаза.
– Понимаю, – сказала я. – Нет цели. Нет интереса. Нет смысла.
– У тебя тоже?
– Да, меня бросил парень. Перестал со мной общаться.
Анджело сочувственно кивнул, как будто мы с ним состояли в одной группе поддержки. Впрочем, это было недалеко от истины. Я подумала о трех квартирах, расположенных одна над другой, – в каждой жил человек с разбитым сердцем. Предательство, исчезновение, скорбь. Рогоносец на первом этаже, брошенка на втором, вдова наверху.
– Все наладится, Анджело, поверь, – сказала я. – Однажды у нас снова все будет хорошо.
Он методично водил ладонью по полу, словно собирая крошки. В ярком кухонном освещении через пушок у него на затылке просвечивала кожа.
– Извини, – произнес Анджело, глядя на меня с покаянной улыбкой, от которой, похоже, никак не мог отделаться.
– Да ничего, – сказала я. – Прости, что взяла твои посылки. Это совершенно непростительно. Я не понимала, что тебе тоже трудно; думала, ты просто издеваешься.
– Все в порядке, – отмахнулся он и с обреченным видом допил воду из стакана. – Возможно, не самая лучшая идея, чтобы… – Он показал на нас.
– Согласна. Пожалуй, не стоит делать этого снова.
– Зачем ты назвалась моей женой?
– Только для того, чтобы тебя обокрасть. Не переживай.
– А.
– Но, возможно, нам стоит подружиться, – сказала я. – По-моему, пора заключить мир.
– Sì, мир, – вздохнул он. – В мире жить – с миром жить.
– Хорошая пословица.
– Пословица?
– Поучительная фраза, которая содержит народную мудрость.
– Ясно.
– Научи меня какой-нибудь итальянской пословице.
Анджело откинул голову на холодильник и задумался.
– Hai voluto la bicicletta, e mo’ pedala.
– Как это переводится?
– Хотел велосипед, теперь крути педали.
– И что это значит?
– Что нужно отвечать за последствия своих желаний.
– Понятно. У нас говорят: сам застелил свою кровать, сам на ней и спи.
– Да, – сказал он. – У вас кровати, у нас велосипеды.
– Откуда ты родом? Я знаю, что «Бальдракка» – не название места, засранец.
– А, так тебе понравилась моя шутка!
Я нахмурилась.
– Я из Пармы.
– Я была там. Пару лет назад, по работе.
– Правда? – оживился он.
– Да, я пишу о еде. Готовила статью о продуктах с охраняемым географическим статусом в регионе Эмилия-Романья: о бальзамическом уксусе в Модене, сыре и ветчине в Парме.
– Шутишь! – Анджело взволнованно открыл одну из своих картонных коробок и вынул длинный нож. – От моей матери.
– Зачем он тебе?
– Делать прошутто.
– Хм.
– Что?
– Да так…
Я опустила голову к коленям и уткнулась носом в мягкую ворсистую ткань спортивных штанов.
Вытянув шею, Анджело заглянул мне в лицо.
– Что?
– Думала, ты собираешься кого-то убить, – сказала я, резко вскинув голову, и встретилась взглядом с его чистыми янтарно-карими глазами, теперь широко распахнутыми от удивления. – Прости.
– Что?
Он слегка отшатнулся, как будто угроза исходила от меня.
– Я думала, ты психопат и хочешь кого-то покалечить, – ответила я, оглядывая свертки.
– Нет! Мама прислала их мне, чтобы приготовить прошутто. Она вешает его в нашем саду. Я повешу здесь, – сказал он, открывая коробку и показывая мне крюки.
– А яд тебе зачем?
Анджело закатил глаза.
– Яд… Скажешь тоже. Это для мяса. Чтобы его… покрасить?
– Подкоптить, – помогла я. – Понятно.
– Яд? Серьезно?
– Отвали. – Я рассмеялась вслед за ним. – Мне говорили, что воздух Пармы делает мясо таким вкусным. В Арчвэе вкус будет совсем другим.
– Да, – пожал он плечами. – Возможно.
– У меня есть хороший мясник, на случай, если тебе понадобятся свиные окорока.
– Правда?
– Да. И сколько им висеть?
– Около года? – предположил он. – Мама оставляет на два. Я скучаю.
– По ветчине?
– По дому.
Вскоре Анджело ушел, благопристойно поцеловав меня в обе щеки. Мы обменялись номерами. Я услышала, как внизу открылась дверь его квартиры, потом он прошел в кухню, насвистывая на ходу. Принимая душ в паре метров над его головой, я слышала, как он готовит еду. Он мыл посуду под аккомпанемент радио, пока я чистила зубы. Я заснула, когда Анджело смотрел телевизор. Ночью я спала как убитая.
Нашим с Лолой кодовым словом на случай чрезвычайной ситуации было «пингвин». За пятнадцать лет дружбы мы использовали его всего два раза. Первый – когда она ненароком загрузила свое обнаженное фото в общий альбом, предназначенный для крестных родителей малыша Бертрама и его фотографий. Второй – когда мне показалось, что я увидела Брюса Уиллиса в магазине сотовых телефонов, но то был похожий на него лысый мужчина. Поэтому когда я получила эмодзи с пингвином, а также адрес паба, дату и время, то поняла, что Лола хочет сообщить мне только одно: она помолвлена.
Я предварительно заказала бутылку шампанского и села ждать за столик. Лола явилась в желтом топе в горошек, черно-белых полосатых шортах, серебристых сабо на каблуке и мягкой соломенной шляпе в отнюдь не солнечный день. Даже не обняв меня при встрече, Лола уселась за круглый стол и сняла солнцезащитные очки и шляпу.
– Джетро, – сказала она.
– Он сделал тебе предложение!
– Он исчез.
Подошел официант и помпезно выбил пробку из бутылки шампанского. Лола вздрогнула.
– Для вас? – спросил он, вне себя от восторга, что кто-то наконец заказал шампанское.
– Да, – ответила я.
– Чудесно. У вас, милые дамы, особый повод?
Лола прижала ладони
