Будь папа совсем равнодушным человеком, возможно, мне было бы легче принять его отчужденность. Однако то, что он никогда не был так уж суров со мной, как не был и близок мне, лишь усиливало чувство вины; рождало ощущение, будто что-то во мне ответственно за его бесконечную сдержанность.
Я подписал письмо словами: «С любовью, Сэм». Допил последний бокал вина, закуривая «Голуаз», и побрел обратно в гостиницу. Там визитка Изабель перекочевала из моего кармана на угол кофейного столика, который я превратил в письменный. Я засунул карточку под блокнот и не притрагивался к ней целых два дня. В моей рутине как будто ничего не изменилось: каждый день я начинал завтраком, каждый день ходил в кино, каждый день дрейфовал по городу. Однажды я постучал в дверь Пола Моуста в поисках компании. Ответа не последовало. Я исписал еще несколько страниц в блокноте. Посмотрел два вестерна в кинотеатре на рю дю Шампольон, где оказался единственным зрителем. Я обнаружил китайский квартал в тринадцатом округе и отведал свиные ножки по-сычуаньски только потому, что хотел попробовать свиные ножки по-сычуаньски. Спал я урывками. И все твердил себе: возьми карточку, позвони. А в голове не смолкал ее дразнящий голос, в котором угадывался подтекст: «С чего бы мне интересоваться таким олухом, как ты?»
Поздно ночью, где-то около трех, я услышал, как за стенкой снова сцепилась парочка. Мужчина оскорблял свою подругу. Та плакала. Пыталась разжалобить его. Хотела помириться. И неважно, что сербохорватский был для меня марсианским языком. Жаргон ярости не нуждается в переводе. Произнесенное потоком обидных слов – или проявляющееся в долгом молчании за обеденным столом (излюбленная форма общения моих родителей), – чувство презрения безошибочно. Презрение: не этот ли подспудный мотив определяет начало конца в отношениях? Я встал с кровати. Налил себе бокал красного вина из литровой бутылки, которую купил вчера за 15 франков. Вино, хотя и дешевое, но пить можно. Я закурил сигарету, прислушиваясь к ссоре, достигшей крещендо, – теперь женщина набрасывалась на мужчину, обрушивая на него свой гнев. Настала его очередь рыдать и умолять. Я протянул руку и включил маленький транзисторный радиоприемник, путешествовавший со мной через Атлантику, и поймал джазовую радиостанцию на волнах FM. Меланхоличным меццо-сопрано женщина пела о своих поисках «того, кто бы оберегал» ее. Всеобщее стремление… даже мне, в самом начале жизненного пути, все с большей ясностью открывалась истина: каждый человек в глубине души сам по себе в этом хаосе жизни.
Я отпил еще вина. Певица продолжала синкопированные поиски неуловимой родственной души. За стенкой швырнули какой-то предмет. Что-то разбилось. Последовали крики. Распахнулись двери соседних номеров. Загалдели недовольные голоса. Я прибавил громкость. Докурил сигарету. И тронул пальцами визитную карточку, торчащую из-под блокнота. Я твердо решил позвонить Изабель, как только день прогонит эту темную ночь.
***
В Le Select был таксофон. Чтобы позвонить, нужно было вставить в его гнездо jetone – жетон, купленный заранее. Я попросил у парня за прилавком разрешения воспользоваться красным бакелитовым телефоном, который он держал рядом с бутылками «Перно Рикар». Парень выставил его передо мной на цинковую стойку. Вращающийся диск щелкал, как колесо рулетки, пока я набирал номер.
– Oui 33, алло?
Она ответила после третьего гудка.
– Bonjour, Изабель?
– Oui?
Ее голос звучал неуверенно. Как в вопросе: «Кто это?».
– C’est moi 34… Сэм.
– Сэм?
– L’americain 35. Три дня назад… книжный магазин.
– О… Samuel. Приятный сюрприз.
Сэ-мю-эль. Она придала моему имени причудливую музыкальность.
– Я просто подумал…
Мне не удалось закончить фразу. Merde 36.
– Не хочешь ли встретиться и выпить?
Она закончила фразу за меня. Вдвойне merde.
– Да, я бы хотел.
– Хорошо.
В ее голосе слышалось веселье. Я как будто читал ее мысли: «Мальчик. Испуганный маленький американский мальчик».
– Если у тебя есть мой номер телефона, значит, есть и мой адрес.
Я взглянул на визитку. Для меня все это было головокружительно новой территорией.
– Да, я понял.
– У тебя под рукой есть чем записать?
Я полез в карман за блокнотом и ручкой.
– Готов.
Она продиктовала мне код дверного замка. Подсказала, что улица находится сразу за рю де Ренн, и что мне следует ехать на метро до станции Сен-Жермен-де-Пре. Потом спросила:
– В пять?
– Когда?
– Сегодня. Если только ты не занят.
Занят чем?
– Я буду.
– Á très bientôt 37.
В последний – единственный – раз, когда мы разговаривали, она закончила беседу словами: «Á bientôt». Теперь «до скорой встречи» поднялось на ступеньку выше благодаря très 38. Мой французский все еще оставался примитивным. Но я начинал различать его хитросплетения: знаки и смыслы, окрашенные соблазном très.
Хрустальный январский день. Морозец. Холодное голубое небо. Я пошел пешком. И забрел в дебри десятого округа. Канал. Грязные улицы. Обшарпанные здания. Я прибавил шагу, чтобы подавить чувство тревоги. Канал спускался прямо к Бастилии. Откуда взялся тот животный страх? Тогда, после полудня, на канале… когда я пытался уйти от беспокойства. Не в тот ли момент мною начало овладевать понимание, что мое детство было наполнено печальным чувством вины? Убежденностью, подкрепляемой отцом, что я заслуживаю того, чтобы со мной держали дистанцию. Что я недостоин любви. Родительская точка зрения теперь заставила меня задуматься: как могла столь утонченная и умная женщина вроде Изабель найти это наивное дитя Среднего Запада достойным интереса?
Я прошел до самого конца канала и нырнул в métro. Уже через несколько минут я оказался в квартале Сен-Жермен-де-Пре. Наплывали сумерки. Огни уличных фонарей, автомобильных фар и неоновых вывесок кружили в электрическом танце. Я пересек рю де Ренн. Бернар Палисси оказалась короткой узкой улочкой. Вот и дом номер 9: низкое широкое здание. Я набрал код замка. Дверь открылась с решительным щелчком. Я ступил во двор. Булыжная мостовая, узкие окна. Изабель велела мне пройти в дальний конец и найти ее имя в списке жильцов на панели домофона. Я позвонил один раз. Замок щелкнул так же громко. Я распахнул дверь и оказался перед узкой лестницей. Сверху донесся голос – ее голос:
– Это альпийское восхождение.
Перилами служила промасленная веревка. Лестница уходила вверх спиралью. Предстоял серьезный подъем. На крошечную лестничную площадку каждого этажа выходило по две двери, выкрашенные в темно-бордовый цвет. Я добрался до пятого этажа. Вершина. Изабель стояла в дверном проеме. Черная водолазка и длинная узкая черная шерстяная юбка плотно облегали ее стройную фигуру. Дымилась зажатая между пальцами сигарета. От меня не ускользнул оценивающий взгляд Изабель. Она улыбнулась и подалась вперед, целуя меня в обе щеки.
