со злостью наедине с собой. Но только на время.
Разве она не знает, что Оливия не принадлежит мне? Разве то, что старый друг утешает меня, что-то значит? После церемонии она поедет домой, к своему мужу. Я занимаю свое место в переднем ряду.
Моя мать особенно любит – любила – английские розы. Они изящно расставлены вокруг ее гроба и увеличенной фотографии, помещенной на крупную подставку-мольберт. Оба гроба закрыты, но Оливия упомянула, что по ее просьбе маму одели в черное платье от «Шанель», которое она выбрала из ее шкафа. Стив всегда шутил, что хотел бы быть похороненным в своей старой бейсбольной форме. Оливия зарделась, когда сказала, что взяла в похоронный дом и костюм, и ту самую форму и оставила костюм в машине. Я тянусь к ней и сжимаю ее руку. Она так чертовски предупредительна, что это нелепо. Мне бы не хватило духа даже зайти в гардеробную своей матери, не говоря уже о том, чтобы выбрать наряд, который ей бы понравился. Когда служба подходит к концу, я становлюсь с одной стороны входной двери, мой брат – с другой. Мы не обмениваемся и словом, однако слишком много говорим с людьми, выражающими соболезнования. Меня тошнит. От всего этого. От того, что они умерли и что Эстелла никогда не узнает их. От того, что виноват во всем лишь я.
Когда толпа разбредается, мы отправляемся на кладбище. Солнце светит так ярко, что все прячутся за солнечными очками. Похороны будто в стиле «Матрицы», шутливо думаю я. Мама терпеть не могла «Матрицу». Как только гробы моих родителей опускают на шесть футов вниз и засыпают землей, Леа начинает ссору.
Настоящее
Должно быть, ее довело то, что она увидела меня вместе с Оливией идущими так близко друг к другу, что наши плечи соприкасались. Или, возможно, кто-то, в ком копится столько яда, просто не может сдерживать его и в какой-то момент взрывается, обжигая всех вокруг. Как бы то ни было, оно грянуло.
– Калеб?
Я останавливаюсь, поворачиваюсь. Леа стоит около машины моего брата, буквально в нескольких шагах от нас. Я провожал Оливию к ее машине, прежде чем вернуться в больницу. Меня не оставляло ощущение, что я не увижу ее еще долго, и хотел поблагодарить ее за доброту. Оливия проходит чуть дальше, прежде чем остановиться и проверить, из-за чего я отстаю. Ветер будто омывает ее, прижимая ткань платья к ее телу и разметая пряди ее волос. Мы все находимся на равном расстоянии друг от друга: мы с Леа в центре, Оливия и Сет по бокам.
Я чувствую приближение бури. Во имя Господа, у каждого конфликта есть свой привкус. Я колеблюсь, прежде чем ответить.
– Что такое, Леа?
Ее рыжие локоны собраны в высокую прическу. Мне всегда казалось, что она выглядит более невинной, даже непорочной, когда собирает волосы вверх. Я кидаю взгляд на своего брата – он наблюдает за ней с тем же любопытством, что и я. Он держит большой палец на ключах от машины, на кнопке разблокировки дверей, протягивая руку чуть вперед. Если бы мы были в стоп-кадре, он выглядел бы точь-в-точь как антигерой из фильма Квентина Тарантино. Она открывает рот, и я не сомневаюсь, что следующая фраза будет редкостно меткой и хлесткой.
– Я не хочу, чтобы ты приезжал в больницу. Ты хреновый, безответственный отец, и даже не думай, что Эстелла будет и дальше мотаться к тебе в гости. – И она чеканит, нанося финальный удар: – Я подам на тебя в суд и буду требовать полную опеку.
Мой ответ уже готов сорваться с языка, когда я чувствую легкое дуновение ветерка справа – Оливия стремительно шагает вперед, подходя вплотную к Леа. Она двигается, словно разъяренная река, проплывая над черным асфальтом, укрывающим парковку. В ледяном изумлении я наблюдаю за тем, как разъяренная река поднимает руку и дает Леа пощечину – настолько мощную, что Леа отшатывается в сторону. Когда она восстанавливает равновесие, на ее лице остается красный отпечаток ладони.
– Че-е-е-е-е-ерт, – я бросаюсь к ним в то же время, что и Сет. Лишь на мгновение мы с братом объединяемся – в общем усилии не позволить Леа среагировать. Леа захлебывается воплем, извиваясь в хватке Сета, – и тогда я замечаю, что Оливия абсолютно спокойна. Мои руки лежат на ее плечах, и я наклоняюсь к ней, шепча ей в ухо:
– Какого дьявола ты творишь, Герцогиня?
– Отпусти, – говорит она. – Я ничего ей не сделаю.
Она лишь сверлит Леа взглядом, но не предпринимает попыток сорваться ей навстречу, и мне виден лишь ее затылок.
Я отпускаю ее, и в тот же миг она тянется вперед и обрушивает на Леа еще один удар – ладонью, со всей силы. Та громко выплевывает оскорбления. К счастью, на парковке нет никого, кроме нас.
– Я тебя засужу, гребаная тварь! – орет Леа.
Сет отпускает ее, и она кидается на Оливию. Прежде чем она добралась бы до нее, я отталкиваю Оливию себе за спину и преграждаю своей бывшей жене путь.
– Нет, – говорю я. – Ты ее не тронешь.
Сет начинает хохотать. Леа резко поворачивается к нему:
– Ты же видел? Видел, как она ударила меня?
– Не имеет значения, – говорю я. – Наше слово против вашего. А я ничего не видел.
Леа достает телефон и делает селфи, запечатлевая красный след на своей щеке. Я качаю головой: и я был женат на этой женщине? Я отвлекаюсь достаточно, чтобы Оливия проскользнула мимо меня и выхватила телефон Леа прямо у нее из рук. Она швыряет его об асфальт и наступает на него каблуком, раскалывая экран. Раз… второй… третий – и я оттаскиваю ее прочь.
– Ты сегодня нарываешься на проблемы, Оливия, – мой голос похож на змеиное шипение.
Леа стоит с открытым ртом.
– Я тебя уничтожу, – цедит она.
Оливия пожимает плечами. Не верится, что она так безмятежна в этой ситуации.
– Ты уже уничтожила. Ничего хуже ты со мной уже не сделаешь. Но, Богом клянусь, если ты хоть пальцем тронешь Калеба, я устрою тебе весьма продолжительные каникулы в тюрьме за множество опрометчивых поступков, что ты совершила. И тогда ты никогда не увидишь свою дочь.
Леа закрывает рот – я же открываю свой. Не знаю, кто в большем шоке от столь ожесточенной попытки защитить мое славное имя.
– Я ненавижу тебя, – выплевывает Леа. – Ты все тот же кусок белого дерьма, каким была всегда.
– Я тебя даже не ненавижу, –
