этого стука.
– Распишитесь, пожалуйста, – сказал почтальон, и я неохотно поставила подпись, чувствуя себя так, будто подписываю смертный приговор.
Я открыла письмо, начинающееся словами: «Я пишу, чтобы уведомить вас о том, что “Колтон Кэпитал” посчитал необходимым провести расследование ваших действий…». Я прочитала письмо и позвонила Рашиду, коллеге Хлои. Он сказал, что, к сожалению, на этой неделе у него уже все расписано, а потом он уходит в отпуск до Нового года и я могу зайти к нему второго января. Не стоит беспокоиться, сказал он, все разрешится. И потом зловеще добавил: «Так или иначе».
Остаток дня я просидела на диване с ноутбуком, волнуясь и гугля всякую информацию, а потом решила, что пришло время пойти в «Фабрику» и наконец проснуться ото сна, в котором я провела последние четыре месяца.
Вернувшись домой, я увидела в гостиной Тэнси. Она сбрасывала с плеч длинное шерстяное пальто белого цвета – удивительно красивое и явно дорогущее. Но все же это, наверное, самый непрактичный наряд из всех, что я когда-либо видела. Тэнси стояла в окружении сумок, а на полу лежал открытый чемодан. Видимо, она только что приехала.
– Привет! – сказала она: – Как свадьба? Я вчера осталась у Ренцо, мы просто очень поздно вернулись. Я привезла тебе парфюм, джин и «Тоблерон» – смотри, настоящий, не какой-то там вонючий «брекситовский» фейк. Еще я купила нам украшения для дома с рождественской ярмарки, кучу имбирного печенья и сыр. В Цюрихе так красиво, но боже, жутко холодно. Все хорошо?
– Я только что бросила Майлза.
– Но ты же…
– Да, – ответила я, – знаю, ушла от него еще несколько месяцев назад. Но потом как бы вернулась к нему, в Лиссабоне. Потому что он сказал мне, что ушел от жены. Но на самом деле никуда не уходил, они были вместе все это время и пытались завести ребенка. Я тебе не говорила, потому что…
– Потому что я была слишком озабочена собственными проблемами. – И вдруг вся радость спала с лица Тэнси, она казалась подавленной и взволнованной. – Боже, ты такое испытала, а я даже не знала. Ты слушала все мои рассказы о Ренцо, а… а я даже не подумала спросить, как у тебя дела. Я – ужасная подруга.
– Не ужасная. Ты привезла мне джин.
Она просияла:
– И не только джин. Секунду.
Тэнси покопалась в пакетах из дьюти‐фри, а потом ушла на кухню и зазвенела бокалами. Я услышала звон льда в шейкере. Через пару секунд она вернулась с двумя холодными бокалами, полными прозрачной жидкости.
– «Кирш Мартини», – объявила Тэнси, – нам подавали такие в баре отеля, где мы остановились. Мне они так понравились, что Ренцо взял рецепт у бармена. А еще прикольно, что, по его словам, их подавали на «Гинденбурге», перед тем как он взорвался.
– Подходяще, – сказала я, сделав глоток, – ух ты. Неудивительно, что он взорвался, если у них такое подавали на борту.
– Это да. Теперь расскажи мне все.
И я рассказала о неожиданном появлении Майлза в Лиссабоне, и как он спас меня от ужасного девичника Мэдди и я не удержалась от того, чтобы с ним переспать. Я рассказала ей и о квартире в Шордиче, наших встречах там и о том, что сказала Бьянка перед свадьбой.
– Полагаю, можно было бы уйти без объяснений, – я повысила голос, потому что Тэнси готовила нам еще порцию коктейлей на кухни, – но я хотела сказать это ему прямо в лицо и посмотреть, что он ответит.
– Посмотреть, продолжит ли врать? – Тэнси разлила по бокалам чистый джин со вкусом вишни. – Или получится ли у него тебя переубедить?
– Наверное, и то, и то. Или ни то, ни другое. И ты права, он попробовал соврать. Сказал, что Бьянка ужасная стерва, что, конечно, так и есть. Но насчет этого я ей поверила, и так ему и сказала.
– Ты поняла, что он блефует, – сказала Тэнси, – это просто Ренцо учил меня играть в покер на выходных, и теперь… Но продолжай.
– Было так странно, – сказала я, – я буквально видела его мыслительный процесс. Как будто у него в голове компьютер, анализирующий разные варианты – кстати, похоже на покер или шахматы. Типа, «если я скажу это, то произойдет это или это. А если скажу это…». И так далее.
Я сделала большой глоток коктейля и почти поперхнулась, такой он был крепкий. Задним числом было нетрудно догадаться, что происходило в его голове, но в тот момент мне было непросто. Я смотрела на него, сидящего рядом, на замшевом диване, на его длинные, стройные ноги в джинсах, его знакомое лицо вполоборота, и в голове крутилось только: «Кто он? Кто этот человек? Ведь мне казалось, что я его знаю, что он – особенный».
– Ты мне врал, – сказала я холодно, – я говорила тебе, каково мне было от того, что ты женат. Сказала, что не хочу больше видеться. А ты мне соврал. Гордишься собой?
– Шарлотта, ты должна понять, как мне было тяжело, – сказал он, – она, Слоан, сейчас такая хрупкая. Я хотел уйти от нее, правда, я спал здесь, честно. Просто сейчас неподходящее время для того, чтобы заявить об этом напрямую. Ты не представляешь, как это ударит по ней.
– Так же, как и то, что ее муж трахается с кем-то на стороне.
– Она бы никогда не узнала. Я просто ждал, когда ей станет лучше, чтобы я мог оставить ее и жить с тобой. Я не собирался в тебя влюбляться, ты же знаешь.
Вот они – слова, за которые пару недель назад я отдала бы все на свете. А теперь они вызывали у меня ярость.
– Может, чувства контролировать и нельзя, но действия можно, – я встала, но была так раздражена, что не могла стоять спокойно и начала ходить туда-сюда, подошла к балкону, выглянула в окно, но этой темной зимней ночью я видела лишь свое бледное отражение.
– Ты не знаешь, каково это, – тихо сказал он, – давление, ссоры. Слоан все время в слезах. Она принимает гормоны, и еще ей прислали…
Я снова обернулась.
– Гормоны для того, чтобы зачать твоего ребенка! Думаешь, она решилась на все это для прикола? И вместо того, чтобы поддержать ее, ты ее предал. И меня тоже.
– Шарлотта, – сказал он, – если бы у меня было больше времени… Хотя бы еще несколько месяцев, чтобы все устаканилось. Это так тяжело, разрываться между верностью ей и тем, что я чувствую к тебе. Мне нужно разобраться. Я не хочу ранить ни одну из вас.
– Тебе наплевать на нас обоих, – я сама удивилась тому, насколько спокойно прозвучал мой голос, – только о себе и беспокоишься, сидишь на двух стульях, хорошо устроился!
Он скрестил руки на груди, лицо недовольное, как у школьника, которого поймали
