что уже пробовали, или даже испытывать новые способы. Я начала понимать, что этого может никогда не случиться.
Последний год стал для меня особенно трудным. Я теряю веру. Теряю интерес. Теряю надежду. Проигрываю, проигрываю, проигрываю…
– А вы не думали об усыновлении? – спрашивает Элеонора.
Я смотрю на нее, изо всех сил стараясь скрыть раздражение. Я открываю рот, чтобы ответить ей, но мама наклоняется ко мне.
– Ее муж против усыновления, – говорит она.
– Мама, – шипит Ава.
Она отмахивается от Авы.
– Я же не говорю об этом каждому встречному. Мы с Элеонорой практически лучшие подруги.
– Вы не виделись почти десять лет, – говорю я.
Мать сжимает руку Элеоноры.
– Ну, по-моему, это не так уж долго. Как Питер?
Элеонора смеется, обрадовавшись, как и я, смене темы. Она начинает рассказывать маме о новой машине мужа и кризисе среднего возраста, который ну никак не может быть кризисом среднего возраста, – ведь Питеру далеко за шестьдесят. Но я ее не поправляю. Я прошу извинения и направляюсь в туалет – пытаюсь хоть так убежать от постоянных напоминаний о моем бесплодии.
Поправить ее следовало, когда мама сказала, что Грэм против усыновления. Ничего он не против, просто нам не удалось получить одобрение агентства из-за прошлого Грэма. Не понимаю, как агентство по усыновлению не приняло во внимание, что, кроме этой ужасной подростковой истории, в его прошлом нет ничего хуже штрафа за парковку. Но когда вы всего лишь одна из многих тысяч пар, подающих заявки на усыновление, даже один неверный шаг может вам повредить.
Так что мама ошибается. Ни один из нас не против, но мы не получили одобрения и больше не можем себе позволить продолжать попытки. Лечение истощило наш банковский счет, а теперь, когда дом заложен по второму разу, у нас нет на это средств, даже если бы нас одобрили.
В общем, куда ни кинь, всюду клин, и хотя многие думают, что мы что-то упустили, на самом деле мы рассмотрели все возможные варианты, и не один раз.
Черт возьми, когда Ава вернулась из Мексики, куда уезжала на три года, она даже привезла мне куклу плодородия. Но ничто не пошло нам на пользу, даже суеверия. В начале прошлого года мы с Грэмом решили пустить дело на самотек, надеясь, что оно решится естественным путем. Не решилось. И, честно говоря, я устала выгребать против течения.
Единственное, что не дает мне бросить все, – это Грэм. В глубине души я знаю, что если откажусь от мечты о детях, то потеряю Грэма. Я не хочу лишить его возможности стать отцом.
Это ведь я бесплодна. Не Грэм. Должен ли он тоже быть наказан моим бесплодием? Он утверждает, что дети для него не так важны, как я, но я знаю, что он просто не хочет причинять мне боль. И у него все еще есть надежда. Но через десять-двадцать лет он меня возненавидит. Он же человек.
Когда у меня возникают такие мысли, я чувствую себя эгоисткой. Я чувствую себя эгоисткой каждый раз, когда мы с Грэмом занимаемся сексом, потому что знаю: я цепляюсь за надежду, которой нет, втаскиваю его все глубже в брак, который в конце концов опостылеет нам обоим. Поэтому каждый день я провожу долгие часы в интернете в поисках хоть какого-нибудь ответа. Любого. Я состою во всех тематических группах, я читаю все доски объявлений, все истории о «чудесных зачатиях», просматриваю закрытые группы по усыновлению. Я состою даже в нескольких родительских группах на случай, если у меня все же появится ребенок. И тогда я буду хорошо подготовлена.
Единственное, в чем я не участвую онлайн, – это социальные сети. В прошлом году я удалила все свои аккаунты. У меня просто нет времени на бесчувственных чурбанов. Хуже всего было первого апреля. Я уже потеряла счет подружкам, которые считают, что объявить, будто они якобы беременны, очень смешно. У них совершенно нет сочувствия к людям в моем положении. Если бы они знали, сколько женщин годами мечтают о положительном результате теста, им бы и в голову не пришло над этим потешаться.
А особенно меня бесят те, кто наполняет ленту жалобами на своих детей. «Эви всю ночь не спала и плакала! Тьфу! Когда уже, черт возьми, она начнет спать по-человечески!» Или «Жду не дождусь, когда уже начнется школа! С ума можно сойти от этих мальчишек!»
Если бы эти мамашки только знали.
Если бы я была матерью, я бы не воспринимала ни единого мгновения жизни своего ребенка как нечто само собой разумеющееся. Я была бы благодарна за каждую секунду, пусть бы они ныли, плакали, болели или дерзили мне. Я бы дорожила каждой секундой их летних каникул и скучала по ним каждую секунду, когда они в школе.
Вот я и ушла из социальных сетей. Потому что от каждого подобного поста мне становилось все более горько. Я знаю, что эти матери любят своих детей. И не считают их обузой. Но они не понимают, каково это – не иметь возможности испытать то, что так их напрягает. И чтобы не возненавидеть всех, на кого я подписана, скопом, я решила удалить свои аккаунты в надежде, что это меня хоть как-то успокоит. Но такого не случилось. Даже без всяких соцсетей дня не проходит без напоминания о том, что я, возможно, никогда не стану матерью. Каждый раз, когда я вижу ребенка. Каждый раз, когда вижу беременную женщину. Каждый раз, когда сталкиваюсь с такими людьми, как Элеонора. Почти каждый фильм, который я смотрю, каждая книга, которую читаю, каждая песня, которую слышу. И в последнее время… каждый раз, когда мой муж прикасается ко мне.
Я никогда не приводила домой парней, разве что Итана. Вообще-то Итан тоже редко приходил ко мне. Его квартира лучше и намного больше, поэтому обычно мы зависали там. Ну а теперь я в собственном доме собираюсь заняться сексом с совершенно незнакомым человеком всего через несколько часов после того, как застукала жениха за интрижкой.
А если Итан способен на интрижку, то я уж точно способна на секс в отместку с необычайно привлекательным парнем. Весь этот день – сплошная череда странных происшествий. Так пусть случится еще одно. Я открываю дверь и быстро осматриваю квартиру: вдруг что-нибудь нужно убрать с глаз долой? При этом я понимаю, что убрать с глаз долой нужно практически все, а как это сделать, если Грэм следует за мной по пятам? Я отступаю в сторону и впускаю его в квартиру.
– Заходи, – говорю я.
Грэм входит вслед за мной и окидывает квартиру своим грустным взглядом. Квартирка маленькая, с одной спальней, и кажется еще меньше из-за того, что повсюду натыканы мои фотографии с Итаном. Задохнуться можно.
Оставшиеся приглашения на свадьбу все еще разложены на обеденном столе. Свадебное платье, купленное две недели назад, висит на дверце шкафа в прихожей. При виде его я прихожу в ярость. Снимаю его, сую в свадебную сумку и запихиваю в шкаф. Очень надеюсь, что оно изомнется.
Грэм подходит к стойке и берет в руки нашу с Итаном фотографию. На ней запечатлен момент, когда Итан только что сделал мне предложение и я согласилась. Я демонстрирую камере свое кольцо. Теперь я стою рядом с Грэмом и вместе с ним рассматриваю фото. Он проводит большим пальцем по стеклу.
– Похоже, ты тут по-настоящему счастлива.
Я не отвечаю, потому что он прав. На фото я выгляжу счастливой, потому что и была счастлива. По-настоящему счастлива. В своем неведении.
Сколько раз Итан изменял мне? Случалось ли это еще до того, как он сделал мне предложение? У меня множество вопросов, но я не так уж рвусь получить на них ответы – во всяком случае, устраивать Итану допрос с пристрастием не собираюсь.
Грэм кладет фотографию на стойку лицом вниз. Потом прижимает к ней палец и толкает ее через стойку бара – в точности так же, как мы проделали с телефонами. Фото перелетает через край, падает
