В нежном взгляде Одри отразилось восхищение, которое она испытывала. Она не уставала удивляться тому, как искренне Сесил любит Грейс, будто она была его собственным ребенком.
— Ты убедил меня. И сегодня я буду спать крепко.
— Я тоже. Потому что, моя дорогая, если ты счастлива, я тоже счастлив.
Она поцеловала его в постаревшую обветренную щеку, зная, что он свято верит в то, что говорит.
Но в ту ночь Одри впервые за много лет снился Луис, и «Соната незабудки» звучала у нее в ушах, даже когда она проснулась.
Грейс устроилась в Дублине с легкостью человека, для которого вся жизнь — чудесное приключение. Она во всех людях искала что-то хорошее, обезоруживая своих сверстников и преподавателей прямотой и «отстраненностью» — удивительным качеством, отличавшим ее от других. Грейс порхала по колледжу, погруженная в свои мысли, и хотя все к ней относились очень хорошо, близких друзей у нее не было. Казалось, что она ни в ком и не нуждается.
Учеба давалась Грейс легко. Она жаждала знаний, с энтузиазмом впитывала новую информацию, занималась с интересом, мало спала по ночам. И не из-за друзей-духов, часто увлекавших ее своими играми, а потому, что с трудом сдерживала свое нетерпение. В голове девушки было слишком много вопросов. Грейс стала членом общества «Дон-Жуан», которое собиралось по четвергам в пабе, чтобы за кружечкой пива и домашними пирожками поговорить о поэзии, и общества «Оливье», в котором смогла продемонстрировать свой врожденный актерский талант. Родителей это не удивляло, ведь Грейс играла всю свою жизнь. Но ее дар предсказывать судьбу принес ей большую известность, чем игра на сцене. После того, как точность ее предсказаний поразила нескольких студентов, Грейс стали осаждать люди, поэтому она вынуждена была ограничить себя двумя предсказаниями в день. Она отказывалась заглядывать далеко в будущее, помня жестокий урок своей тети Нелли.
Прошло несколько недель, и Грейс решила нанести визит своему живущему в уединении дяде. Найти его оказалось очень легко. «Вы его племянница? — удивлялись люди. — Он очень своеобразный человек. Правда, в те минуты, когда играет на фортепиано, он — бог». Такие высказывания интриговали девушку и подстегивали ее любопытство.
Следуя полученным указаниям, она нашла квартиру дяди Луиса, расположенную в старом загородном дворике необыкновенной красоты, который, вероятно, не менялся последние сто лет. Грейс затаила дыхание и постучала в маленькую дверь в кирпичной стене, оплетенной огромным количеством поздних роз. Таких красивых цветов девушка никогда не видела. Ответа не последовало. Грейс ждала, нюхая розы. У них был необыкновенный сладкий запах. Наконец она услышала шаркающие шаги и лязг открывающейся двери. Она ожидала увидеть людоеда-великана, но перед ней стоял пожилой мужчина с длинными седыми волосами, спадающими на плечи тощими крысиными хвостиками, и очень мягкими голубыми глазами. Он вовсе не был похож на сумасшедшего.
— Чем я могу быть вам полезен? — спросил он глубоким голосом, хрустящим, как гравий, и посмотрел на нее так, словно встречался с ней где-то раньше и теперь пытался вспомнить, кто она.
— Я ваша племянница, Грейс Форрестер, — просто сказала Грейс. — Дочь Сесила и Одри.
Бледные щеки Луиса Форрестера запылали, будто кто-то надавал ему пощечин.
— Сисли говорила мне, что у них родилась еще одна дочь, — пробормотал он, с удивленным видом кивая головой и потирая пальцами подбородок. — Вам лучше войти. — Пока они шли по узкой деревянной лестнице, он то и дело оборачивался, чтобы посмотреть на гостью. — Ты — копия своей матери, — взволнованно сказал Луис, когда они дошли до гостиной на втором этаже.
Комната была маленькой и темной. Пыль толстым слоем покрывала предметы.
У Грейс сложилось впечатление, что хозяин дома нервничает, так как уголки его рта изогнулись, а пальцы беспрестанно двигались.
— Неужели? — ответила она, заметив грусть в его глазах. — Для меня это комплимент.
— Именно это я и хотел сделать. Самый большой комплимент, который способен сделать мужчина. Я восхищаюсь твоей матерью. Больше, чем ты можешь себе представить.
На диване в беспорядке лежали бумаги. Грейс подвинула их и села.
— Прошу прощения за беспорядок. Я теперь не часто принимаю гостей.
— А почему? Я слышала, вы прекрасно играете на фортепиано. Вы должны делиться своим талантом.
— А ты играешь?
— Да, — оживленно ответила она.
Любой на ее месте почувствовал бы себя неловко под таким пристальным взглядом, но только не Грейс, которая никого и ничего не боялась. Луис очень нравился ей, тем более что она чувствовала, что он глубоко взволнован, и догадывалась, что сможет унять его тревогу.
— Ну, и как поживает твоя мама? — спросил он, облокачиваясь о стул, у которого было всего три ножки. Четвертой служила стопка сложенных одна на другую книг.
— Она в порядке. Правда, она не рада тому, что я уехала учиться в Дублин.
Улыбка девушки была невинной, нежной и обаятельной, и Луис поймал себя на том, что тоже улыбается. Он едва ли мог вспомнить, когда улыбался в последний раз. На лице застыла гримаса, от которой, как от давней привычки, он боялся избавиться. Но Грейс обезоружила его. Когда он улыбнулся, его лицо изменилось, словно кто-то включил внутри свет, и темная маленькая комната стала огромным залом консерватории. Его улыбка застигла Грейс врасплох.
— Она играет на пианино?
— Никогда.
— А раньше играла. Ты, наверное, знаешь.
— Да, играла. Леонора помнит, как вы учили ее в Буэнос-Айресе. Она вышла замуж за цыгана по имени Флориен, у них трое детей.
Он покачал седой головой и потер щетинистый подбородок. Она заметила, что кончики его ресниц тоже тронул мороз времени.
— Как летит время… Только глядя на детей, осознаешь его быстротечность. Если бы не они, я бы считал, что прошло всего несколько вяло текущих месяцев. Но нет, я стар, и мое время ушло.
— Господи, дядя Луис, вы не старый! Вы просто кажетесь старым, потому что несчастливы.
Луис снова улыбнулся.
— Прямоту ты унаследовала не от отца, это точно.
— Я говорю то, что думаю. Нет смысла скрывать правду, потому что правдивые слова всегда продиктованы любовью.
Он нахмурился. Эта девушка была поистине уникальным созданием…
Грейс осмотрела комнату и увидела пианино, спрятанное под кипами рукописей.
— Вам нравилось работать музыкальным директором? — спросила она.
— Мне нравилось преподавать музыку, — вздохнув, ответил Луис. — Ничто не приносит мне большей радости, чем музыка. А правила и инструкции, которые являются неотъемлемой частью подобного рода заведений, действовали мне на нервы, ограничивая мою свободу. Но зарплата позволяла мне оплачивать счета и крышу над головой.
— Вы никогда не были женаты?
— Ты задаешь много вопросов…
— Я любопытная, дядя Луис. В молодости вы были красивым мужчиной. Я видела вашу фотографию на рояле в доме тети Сисли.
— Готов поспорить, она не сумеет сыграть ни одного аккорда!
— Да, честно говоря, я никогда не слышала, чтобы она играла.
— Потому что она не умеет, старая развалюха.
— Имена, которыми она нарекает вас, гораздо хуже, — улыбнулась Грейс.
— Держу пари, так и есть. Марсель еще не бросил ее?
— Боже мой, вы совсем отстали от жизни! — возмутилась она. — Марсель бросил ее, что вовсе неплохо, потому что теперь тетя замужем за соседом-фермером. Его зовут Энтони Фитцхерберт. Он бы вам понравился.
— Почему это? Ты же меня совсем не знаешь. — На лице Луиса снова отразилось раздражение, словно он бросал вызов ее терпению.
Но Грейс лишь снисходительно улыбнулась.
— Я знаю. Я чувствую, что знаю.
Луис внимательно посмотрел на девушку.
Грейс смотрела на него с состраданием и пониманием, точно так же, как ее мать.
— Итак, что ты можешь сыграть? — он поднялся и, тяжело дыша, подошел к пианино.
— Все, что хотите. Но просто читать ноты скучно. Чтобы было веселее, я обычно импровизирую.
