— Неужели? — медленно сказал он. — Хотел бы послушать.
Грейс села за инструмент и подняла крышку. Луис поставил перед ней ноты. Она начала играть. Сначала она вкладывала в свою игру мало эмоций, механически следуя написанному. Затем вдруг закрыла глаза и позволила пальцам свободно скользить по клавишам, сохраняя при этом тональность оригинала. Луис был поражен. Никто, кроме него, так играть не умел.
Когда музыка стихла, его глаза были влажными от слез.
— Своей игрой ты доставила мне массу удовольствия, — сказал он осипшим голосом. Затем как-то странно, очень пристально посмотрел на нее и тихо спросил: — Сколько тебе лет, Грейс?
— Восемнадцать, — ответила она.
— В каком месяце ты родилась?
— В октябре.
— В октябре, — медленно повторил он, качая головой. — В октябре…
В задумчивости он сел, пораженный своей догадкой. Правда стала очевидной.
— С вами все в порядке, дядя Луис? — спросила она.
— Сыграй еще что-нибудь. Что угодно. Ты играешь великолепно! Твоя музыка тронула мое старое сердце, — резко сказал он, сделав нетерпеливый жест. — Просто играй!
И Грейс играла. Ощущая его трагедию, она позволила состраданию руководить своими пальцами. В ее музыке, как в зеркале, отразилась вся тяжесть, накопившаяся в его душе. Благодаря ей он понял, что пришла пора расстаться с прошлым, полным боли и печали. Но это было только начало процесса исцеления, который занял много месяцев. Когда Грейс ушла, он почувствовал странное облегчение.
— Ваши розы чудесны, — сказала она перед уходом. Затем вдруг увидела духов, танцующих среди ветвей, и засмеялась. — Им нравится ваша музыка, — добавила она. — Неудивительно, что цветы растут здесь лучше, чем где бы то ни было.
— Кому нравится? — спросил он.
— Духам, — ответила она, будто каждый мог их видеть.
Он покачал головой и смотрел, как она танцующей походкой уходила все дальше. Это было до боли очевидным. Отцом Грейс был не Сесил…
Луис вернулся в дом. В его маленькой гостиной все еще витал ее запах — сладкий запах молодости и оптимизма, смешанный с острой ноткой лимона. Он сел за пианино, положил руки на клавиши, тяжело дыша, а лицо вновь сморщилось в привычную гримасу. Затем медленно, словно для того, чтобы выразить свое неиссякаемое терпение, он заиграл мелодию, написанную когда-то для Одри. Он закрыл глаза, и мороз, коснувшийся кончиков ресниц, блеснул печалью. А он все играл и играл, словно никогда не забывал и не отказывался от своей надежды. Неудивительно, что Одри смогла долгие годы жить без него; Грейс была его частью, той частью, которая всегда оставалась с ней.
В ту ночь ему снился сон. Он не мог вспомнить, когда это случалось в последний раз. Много лет назад он забыл, что это такое. Но в ту ночь ему снилась Грейс. Он сидел в поле, усыпанном лютиками. Нежное вечернее солнце обволакивало его теплым золотым светом, в душе царило спокойствие. С ним была Грейс, и ее смех, словно звон бьющего ключом источника, лился ему в душу, пока он не стал настолько легким, что смог взлететь над землей. Одна его часть хотела остаться на земле, другая страстно желала взлететь. А Грейс продолжала смеяться, переполняя его светом…
Утром Луис проснулся не в плохом настроении, которое превращало подъем в самую мучительную часть дня, а с вдохновением, которое было потеряно вместе с мечтами и улыбкой много лет тому назад. Он надеялся, что Грейс снова придет навестить его. Он так на это надеялся… Он принял душ, побрился и побрызгал подбородок одеколоном из старого флакона, клейкого от пыли и грязи. Было нелегко найти чистую рубашку, но на самом дне ящика с одеждой он нашел одну, которая была немного маловата, но зато домработница, приходившая к нему еженедельно, постирала и отгладила ее. Затем он вышел навстречу утренним лучам солнца, чтобы пройти к магазину на углу и купить немного молока и бумаги.
Когда он вернулся, Грейс сидела на крылечке, одетая в потертые джинсы из грубой хлопчатобумажной ткани и желтую рубашку. Рядом с ней стояла корзина с едой.
— Доброе утро, дядя Луис, — весело сказала она. — Мы идем на пикник. Сегодня прекрасный день. Я купила хлеба и паштета, бутылочку вина и помидоров.
Луис был настолько удивлен, что не знал, что сказать. Но Грейс и не ожидала ответа. Она встала и вслед за ним через парадную дверь вошла в дом.
— У меня сегодня нет занятий, но я о многом хочу вас спросить. Я подумала, может быть, вы не будете возражать и поможете мне.
— Какой предмет ты изучаешь?
— Философию, — ответила она.
— Но в философии никогда не бывает исчерпывающих ответов, только вопросы.
— А разве это не увлекательно — обнаружить, какое огромное количество вопросов нас окружает? Мы можем спрашивать вечно. Давайте посидим где-нибудь в поле. Сегодня будет тепло. Бабье лето. Нужно получить как можно больше удовольствия, прежде чем наступит осень. Кстати, мне нравится запах вашего одеколона.
Луис снова подумал, что Грейс непредсказуема. Легкая улыбка тронула уголки его рта, когда он сел за руль своего старенького «Моррис Майнора» и они отправились за город — туда, где были узенькие извилистые улочки, крохотные зеленые поля, сочные и манящие, огороженные серыми каменными стенами, устоявшими перед напором ветра и дождя. Грейс развлекала его рассказами об Аргентине до тех пор, пока он не начал громко хохотать.
— Ты скучаешь по дому и родственникам? — спросил он, вытирая глаза.
— Когда мы уезжали, я думала, что буду скучать. Но сейчас мое место — здесь. Когда-нибудь мне хотелось бы вернуться. Конечно, тогда все будет по-другому. Бабушка умерла несколько лет назад, потом тетушка Эдна. Хильда еще жива, но она такая старая и высохшая, что, наверное, превратилась в камень. Внутренний мир людей, в конце концов, отражается на их внешности. Этого не избежать, поэтому она, должно быть, окаменела. Но мне бы хотелось вернуться, просто чтобы вспомнить все это.
В маленьком лесочке они присели на коврик, который Луис нашел в старом сундуке в холле. Солнце пробивалось сквозь листву, создавая на траве калейдоскоп живых образов. Грейс сбросила туфли и вытянула ноги.
— Ты видишь лесных духов? — спросила она, а затем по-детски радостно засмеялась. — Это чудесное место. Какие мы молодцы, что нашли его.
— Чужой человек подумал бы, что ты сумасшедшая, — хмыкнул Луис. — Люди всегда считали меня сумасшедшим.
— Правда?
— Да. Сейчас люди более терпимы к тем, кто отличается от них. В мое время все должны были быть одинаковыми. Все было очень строго.
— Я от рождения была не такой, как все. Ни у кого из детей не было друзей-духов, как у меня. Конечно же, они были у всех. У нас у всех есть ангелы, но они их не видели. Люди боятся верить в то, чего не видят. И это глупо. Мы же окружены многими вещами, которых не видим, но существование их доказано наукой. Например, радиоволны. Вы когда-нибудь задумывались, из чего возник мир? Почему вы — это вы? Если бы вы были не вы, кто бы вы были? Кем бы вы были? И были ли бы вы вообще?
Когда дядя снова нахмурился, она торопливо продолжила с широко открытыми от волнения глазами:
— Большинство людей слишком заняты мелочами, чтобы интересоваться окружающим миром. Они принимают дождь и солнце как данность, не задаваясь вопросом, почему все это существует. Наука подарила нам все эти умные машины, чтобы дать нам больше времени, например посудомоечную или стиральную машины, но времени у нас стало меньше. Почему? Вы часто выкраиваете минутку, чтобы полежать на лужайке, посмотреть в пространство и задать пару вопросов вечности? Вы когда-нибудь это делали?
— У тебя в голове действительно бездна вопросов, — хмыкнул Луис.
— Но у меня нет времени, чтобы ответить на них, — огорчилась девушка.
— Хорошо, — снисходительно сказал он. — Давай начнем с первого.
— Вы когда-нибудь задумывались, откуда взялся мир?
— Это очень сложный вопрос. Будь хорошей девочкой, открой бутылку вина. Оно смажет шурупчики в моем мозгу, даст им возможность шевелиться, ведь они не вращались многие годы.
