Я приехал в Уорли пасмурным сентябрьским утром. Небо было серым, как гизлейский песчаник. Я сидел один в купе и, помнится, твердил про себя: «С зомби покончено, Джо. Никаких зомби больше».
В животе у меня урчало от голода, в голове стоял гул и звон, а во рту все еще был привкус содовой — я крепко выпил накануне. Однако в то утро эти мелкие неприятности даже способствовали моему отличному настроению. Я чувствовал себя путешествующим кутилой, но кутилой вполне добропорядочным, который, приехав домой, примет горячую ванну, опохмелится, выпьет чашку черного кофе и слегка вздремнет в шелковом халате.
На мне был мой лучший праздничный костюм (светло-серый, цена — четырнадцать гиней), строгий серый галстук, скромные серые носки и коричневые ботинки. Таких дорогих ботинок у меня еще никогда не было. Их густой коричневый блеск отливал чернотой. Впрочем, мой плащ и шляпа были сортом пониже. Плащ вонял резиной и был какой-то мятый, хотя я носил его всего три месяца, а шляпа кое-где изменила цвет от бриолина и совсем заострилась спереди, утратив прежнюю округлость линий.
Впоследствии я научился — наряду со многим другим — никогда не покупать дешевых плащей, сняв шляпу, расправлять ее, прежде чем положить на место, и никогда не стремиться к тому, чтобы все в моей одежде было подобрано точно в цвет и в тон.
И все же я выглядел неплохо в то утро, десять лет назад. Я еще не раздался вширь, как бывает, когда дело идет к сорока, и — пусть это звучит сентиментально — еще не растерял своих иллюзий, сохранив тот юношеский пыл, который с лихвой возмещал как недостатки моего плаща и шляпы, каждого в отдельности, так и то, что они вместе смахивали на форменную одежду. На днях мне попался в руки снимок, сделанный вскоре после моего приезда в Уорли. Волосы прилизаны донельзя, воротничок сидит плохо, узел галстука завязан слишком туго и удерживается на месте чудовищной булавкой в форме кинжала. Но все это не имеет большого значения, ибо лицо, которое смотрит со снимка, если не юношески невинно, то, во всяком случае, не изношено. Я хочу сказать, что оно еще не изношено страстью, погоней за деньгами, старанием приобрести нужных друзей и власть над людьми. Словом, на нем еще не оставила отпечатка вся та грязь и мерзость, через которые приходится пройти, добиваясь своей цели.
Вот какое лицо было у того юноши, который предстал перед миссис Томпсон. Я снял комнату по объявлению, напечатанному в «Курьер Уорли», и до той минуты еще не видел своей будущей хозяйки. Но если бы даже на ней не было пальто мышиного цвета и она не держала в руках журнал «Королева» — приметы, по которым я должен был ее узнать,— я бы все равно мгновенно догадался, что это она. Миссис Томпсон была именно такой, какой я представлял ее себе, разглядывая конверт из плотной белой дорогой бумаги и чеканный почерк с буквой «е», похожей на эпсилон.
Она ждала у выхода с перрона. Я отдал мой билет контролеру и повернулся к ней.
— Миссис Томпсон?
Она улыбнулась. У нее было бледное спокойное лицо и темные с проседью волосы. Ее улыбка была необычной — уголки рта едва шевельнулись, но в глазах засветились теплота и дружелюбие. Это совсем не походило на обычную светскую гримасу.
— Вы Джо Лэмптон,— сказала она.— Хорошо доехали? — Она пристально, в упор смотрела на меня. Я смутился и не сразу сообразил, что должен сказать.
— Очень рад познакомиться с вами,— сказал я, и это были не пустые слова: я действительно был рад.
Ее рука, сухая и прохладная, ответила мне крепким пожатием. Мы поднялись по крытому виадуку, который вибрировал, когда под ним проходил поезд, и спустились в длинный и гулкий тоннель. На вокзалах я всегда чувствую себя потерянным, и тут на какое-то мгновение мною овладело уныние, а гул в голове превратился в острую боль.
Когда мы вышли из тоннеля, я почувствовал себя лучше. Дождь уже не лил, а лишь моросил чуть-чуть. Воздух был чист, и славно пахло чем-то свежим и домашним, как пахнет там, где кончается город и близок полевой простор. Вокзал находился в центре восточной части Уорли. Казалось, сюда были затиснуты все промышленные предприятия города. Впоследствии я узнал, что такая концентрация их явилась результатом определенной политики городского муниципалитета. Всякий, кто хотел открыть завод или фабрику в Уорли, мог открыть их только в восточной части города.
— Это не лучшая часть Уорли,— сказала миссис Томпсон, указывая на большой завод, рыбную закусочную и довольно жалкий с виду «Коммерческий отель».— Не знаю почему, но все привокзальные районы похожи друг на друга. Вокруг вокзала все выглядит всегда так уныло. У Седрика есть даже какая-то теория на этот счет. Но, вы знаете, вместе с тем все это имеет свою прелесть. Позади этой гостиницы — настоящий лабиринт маленьких улочек…
— И далеко отсюда до Орлиного шоссе? — спросил я.— Может быть, взять такси?
Их стояло с полдюжины около вокзала. Все шоферы словно окаменели за своими баранками.
— Неплохая мысль,— сказала миссис Томпсон.— Мне очень жалко этих бедняг.— Она рассмеялась.— Ни разу в жизни не видела наши такси в действии. Они стоят здесь изо дня в день, из года в год и ждут пассажиров, которые никогда не появляются. Иной раз я удивляюсь, как шоферы еще живы.
Когда мы сели в такси, она снова окинула меня долгим, пристальным взглядом. Это был испытующий взгляд, но он не вызывал смущения. Он был так же холоден, сух и вместе с тем так же тверд и дружелюбен, как и ее рукопожатие, и мне показалось, что я с честью выдержал какое-то испытание.
— Я могу звать вас мистер Лэмптон, если хотите,— сказала она.— Но я предпочла бы называть вас Джо.
Она сказала это без тени кокетства и без всякой неловкости, как нечто решенное и само собой разумеющееся.
— А меня зовут Джоан,— добавила она.
— Конечно, я буду очень рад, Джоан,— сказал я и с той минуты всегда называл ее только по имени, хотя, как это ни странно, каждый раз, когда я думал о ней, она была для меня «миссис Томпсон».
— Вот шоссе Сент-Клэр,— сказала она, когда такси свернуло на улицу, круто поднимавшуюся по длинному склону холма.— Мы живем на самой вершине. В Уорли, впрочем, это называется жить Наверху. С прописной буквы. У моего мужа есть какая-то теория и на этот счет.
Я отметил про себя ее спокойную правильную речь. Голос у нее был тихий, но внятный, в ее говоре не проскальзывали грудные йоркширские гласные, но не было и той мешанины звуков, характерной для уроженцев восточных графств, про которую говорят: у него словно горячая картошка во рту. Я мысленно поздравил себя с удачей. Миссис Томпсон легко могла оказаться заурядной квартирной хозяйкой, от которой всегда несет стиральной содой и дрожжами, а дом, где мне отныне предстояло жить,— одним из таких вот захудалых домишек позади вокзала. И я просто-напросто перекочевал бы из одного Дафтона в другой. А вместо этого я теперь держал путь Наверх. Мне предстояло вступить в новый мир, и первые краткие впечатления, уже полученные мною от этого нового мира, наполняли меня радостным волнением: внушительные особняки с фруктовыми садами и широкими подъездными аллеями; подстриженные под гребенку живые изгороди; приготовительная школа, в которую ученики скоро возвратятся из своих увлекательных путешествий по Бретани, или Бразилии, или Индии, или, на худой конец, из какого-нибудь старого замка в Корнуолле; дорогие автомобили — «даймлеры», «ягуары», «лагонды», «бентли»,— небрежно оставленные у шоссе, словно этот квартал, кичась своим богатством, разбросал их где придется, как ненужный хлам, и, наконец, этот ветер, который долетал сюда с вересковых пустошей и лесов, раскинувшихся где-то там за горизонтом.
Но больше всего поразил мое воображение Тополевый проспект — широкий, прямой и в самом деле обсаженный тополями. В Дафтоне я жил на улице Дубовый Зигзаг, но она не имела ни единой извилины, и на ней не росло не только ни одного дуба, но даже ни одного куста. Тополевый проспект мгновенно стал для меня символом города Уорли: когда я его увидел, у меня возникло такое ощущение, словно я всю жизнь питался опилками, воображая, что ем хлеб.
Миссис Томпсон положила руку мне на колено, и на меня едва уловимо повеяло одеколоном — гигиеническим, самого лучшего сорта, почти без аромата.
— Мы приехали, Джо,— сказала она.
Это был не особняк, а двухквартирный дом, что меня слегка разочаровало. Но он был довольно большой, построенный из дорогого светло-коричневого известняка, и при нем имелся гараж. Двери и наличники окон поблескивали свежей краской, а газон перед домом казался гладким, как кротовая шкурка. Видно было, что все здесь содержится в образцовом порядке, за исключением, как ни странно, гаража, где стекло в окне было разбито, а штукатурка на стенах растрескалась и облупилась.
