КРАСНЫЕ ДНИ. Роман-хроника в двух книгах. КНИГА ВТОРАЯ
И ложь оставалась ложью,
И правда становилась правдой.
Из Книги Бытия.
Правда, являясь двигателем лучших, возвышенных сторон человеческой души, беспристрастна... Она, в своем волом виде, тяжела, и кто поведет е нею дружбу, завидовать такому человеку не рекомендуется... Но жить без нее немыслимо. И всю жизнь я тянусь к этому идеалу...
Ф. К. Миронов. Из дневника
Первые февральские оттепели на юге обманчивы.
Даже и в позднюю ростепель, в канун марта, после полуденной талой голубени в вечерних сумерках вдруг вызвездит небо, прихватит лютый заморозок, падет на поля и крыши тонкая изморозь, а на осевшей дорожной колее под конской подковой хрупнет свежий, звонкий ледок. И тогда тонкий запах едва ожившей на придорожье ивы и вишневой почки мигом истает, рассеется под обжигающим дыханием поздней стужи.
Самое голодное, волчье время.
Ковалев ехал в Балашов на важное совещание, знал, что предстоит трудный бой из-за его писем в Москву, и сдерживал внутреннюю ярость. Боялся перегореть до времени, даже пытался убедить себя, что ничего страшного еще не произошло, все можно доказать и поправить. В дороге мерз и потел одновременно, молча нахлобучивал на глаза лохматую папаху.
Первым, кого он увидел в штабе, был Ипполит Дорошев, почти как в стихах, «худой, небритый, но живой» после тифа. Улыбаясь через силу вывернутыми губами, с невеселой, наголо стриженной головой, он обнял Ковалева за худые, острые плечи:
— Хорошо воюете, орлы, только поменьше б писали бумаг! Шум вот из-за вас: там Сокольников руками разводит, тут Троцкий прискакал как на пожар... Неужели нельзя было приехать на очередное заседание Донбюро и выяснить дело?
Ипполит был еще слаб после болезни и, как видно, из чувства самосохранения хотел миновать острые углы, сложившийся порядок в Донбюро и Гражданупре, обойти хотя бы бочком не вникая в глубинную суть разногласий.
— Надеешься, что можно еще «выяснить»? — спросил Ковалев. Он остановился в прихожей и заговорил, не успев снять папахи и раздеться. — Ты знаешь, какое решение они выработали по Донской области?
— Слышал... — сказал Дорошев с выражением насмешливого бессилия. — Это они из упоения победами и... от прошлых обид! Ты же знаешь Френкеля: не смог удержать Подтелкова от пасхального христосования с повстанцами, а теперь хочет за это всю Донщину выжечь каленым железом. Каратель!
— Ну, так как же нам жить при таком отходе от основных декретов и предписаний ЦК? — Ковалев подумал о Подтелкове, его политическом младенчестве (неподсудном, впрочем, уже сейчас) и добавил: — У меня вон Миронов не станет христосоваться, а мягче его в обращении с пленными нет человека!.. А следом за нами бегут мелкие политики, не нюхавшие пороха, но желающие «мстить». Кому? Настоящие белогвардейцы — за Донцом, вот бери винтовку в руки, иди и мсти, никто не возразит! А тут — народ, полтора миллиона казачьих животов да миллион иногородних мужиков, лояльных к большевизму. И тут — не позволим!
Ковалев скинул у вешалки полушубок-боярку, одернул френч. И спросил с неожиданным интересом:
— Слушай, Ипполит! А ведь я писал докладную-то в Центральный Комитет! Зачем же Лев прискакал ее обсуждать? Ведомство-то не его?
Пришлось уйти за шкаф, подальше от секретарши. Ипполит присел боком на широкий подоконник, закурил под открытой форткой аккуратную завертку из наборного мундштучка.
— Понимаешь, Виктор... Владимир Ильич до сих пор часто болеет, еще не оправился после ранения, ЦК даже запрещает ему иногда работать. А Свердлов сейчас, что называется, не спит и не ест — готовит материалы на VIII партсъезд, времени-то в обрез! Практически все дела скапливаются пока в реввоенсовете.
— Н-да, — выразительно, с чувством замычал Ковалев.
На заседание все собрались вовремя. Приехал Сырцов (он сухо кивнул Ковалеву издали и не подошел поздороваться), Лукашин-Срабионян зато дружелюбно кивнул, как бы понимая положение Ковалева, и стал быстро снимать казачий полушубок и лохматую кавказскую папаху у вешалки. Арон Френкель, оказывается, прибыл загодя и сейчас разговаривал уже с Троцким в отдельной комнате. Блохин, правда, некстати заболел, но были приглашенные с мест: председатель Хоперского окружного ревкома Виталии Ларин (новочеркасский комиссар в дни борьбы с Богаевским и Голубовым), мужичок молоденький, но грамотный, из учительской семьи, реалист, и еще — Гроднер из Михайловки и с ним две какие-то женщины, ярко выраженные активистки агитпропа по женскому вопросу. С короткими стрижками и подбритыми шеями, с папиросками в зубах, быстрые в походке, с руками, глубоко спущенными в карманы черных кожаных курток. Грамотные, черти; не только Маркса, Дюринга и Бебеля, но и Каутского, и Бернштейна знали назубок, могли в политическом диспуте любому оппоненту дать сто очков вперед... Щаденко — комиссара Царицынского фронта и Семена Кудинова из Каменской не пригласили за дальностью расстояния.
«Н-да, — повторил как бы про себя Ковалев. — Такой вот кворум. А Ленин болеет. А Яков Свердлов, значит, по горло занят подготовкой съезда... Получается не коллективное, а единоличное, почти диктаторское руководство. «Межрайонцы» ни с того ни с сего оказались во главе угла, так сказать...»
И еще подумал, что, видимо, Блохин уклонился от совещания не без причины, а Щаденко и Кудинова забыли пригласить умышленно. Теперь весь вопрос в том, как поведут себя Дорошев и Лукашин... Ипполит по виду совершенно смят болезнью и деморализован, надежда только на армянина Лукашина... Черт бы побрал этот тиф и эту проклятую суку Каплан, смешавшую нам все карты!
Наконец Троцкий пригласил всех к себе.
Весь в черной коже, при белоснежном воротничке, маленький, похожий на уездного акцизного инспектора или провизора из городской аптеки, он был пронзителен и резок в движениях. О нем за глаза говорили, что он «весь из острых углов»... Лицо также поражало обостренностью черт, иногда асимметричных: горбатый нос, острая бородка, стоящие дыбом кудрявые волосы по углам высокого лба... В глубине черных глаз можно было заметить и крупицу самодовольства, понимания своей роли на данном этапе. Иногда это лицо искажала как бы по диагонали острая саркастическая усмешка, и тогда становилось действительно не по себе. Именно так он взглянул на Ковалева, здороваясь, — с выражением ледяной отчужденности и даже угрозы... В чем дело, почему? Только ли из-за разногласий по текущим вопросам?
Не вдаваясь глубоко в повестку, Троцкий предоставил слово Сырцову. Сергей пригладил трепещущей ладошкой волнистые волосы спереди назад, развернул грудь, как прилежный ученик за партой... Успел страдательно глянуть на Френкеля, затем на Гроднера, вздохнул и — начал:
— Товарищи... Январские и февральские прорывы на фронте, освобождение большей части Донской области от белых банд... ставят вопрос, естественно, о власти. Как мы уже говорили, полное засилие в области однородной крестьянско-казачьей массы при почти полном отсутствии фабрично-заводского пролетариата... выдвигает перед нами сложную дилемму: временный отход от выборных органов власти, которые в данный момент недопустимы. На днях по нашей директиве ликвидирован, как несвоевременно и самостийно возникший, окружной исполком в станице Качалинской, в бывшем Втором Донском округе. С другой стороны...
— Как?! — вдруг вспыхнул Ковалев, и руки его непроизвольно задвигались на зеленом сукне стола, как бы прибирая к себе нечто неуловимое. — Совет... ликвидировали? Именно в атом и выражается ваша «свобода личного мнения»? Кто давал предписание?
— Бумагу подписал член РВС фронта Ходоровский, но не в этом дело, не волнуйся, Ковалев. Так вот. С другой стороны... группа Ковалева — у него, как мы знаем, есть сторонники на местах и в Казачьем отделе В ЦИК... группа Ковалева выдвигает в данное время Донревком почти в старом составе, за исключением, разумеется, погибших... Предлагает ввести в него наиболее зарекомендовавших себя за период вооруженной борьбы с белогвардейщиной военных товарищей, таких, как Миронов (при этих словах Троцкий сделал выразительное движение: сначала выкатил глаза, как бы удивляясь, потом задрал бородку и покрутил головой, будто хотел освободить шею от тесного воротничка с галстуком)... как Миронов, — продолжал Сергей Сырцов, — Шевкоплясов, командир 1-й социалистической Донской дивизии, Мухоперец — командир Донецко-Морозовской, Щаденко — бывший портной из Каменской и так далее и тому подобное... Этот вопрос, разумеется, может быть поставлен и обсужден, в нем есть рациональное зерно. А что уж совершенно неприемлемо, товарищи, так это — политическая сторона вопроса. Товарищ Ковалев упорно настаивает, товарищи, на политике соглашения с казачеством!..
