— Че? — отреагировал Гвоздь.
— Че слышал — сказал Иван.
— Да пошел ты — со злобой ответил Гвоздь — Играть не умеешь, а лезешь куда-то. Ты сам-то за базаром следи, если че.
— А ты типа умеешь — сказал Иван — Мастер игры, блядь, нашелся. Я за базаром слежу и нормально себя веду, а не как овца.
— Слышь, кто овца? — с нарастающей угрозой в голосе сказал Гвоздь.
— Ты овца — спокойно сказал Иван.
Гвоздь привстал и легонько толкнул Ваню в плечо. Несильно так, но ощутимо. Ваня тоже вскочил на ноги.
— Слышь, ты че вообще ебанутый? Что с тобой такое? Че в залупу-то лезешь? Ты сейчас еще раз внимательно подумай, прежде чем что-то сделать.
Гвоздь вроде как еще раз подумал. Посмотрел на Ивана и злобно сказал:
— Да пошел ты.
— Сам пошел — четко отрезал Иван.
— Короче, паца, чето заебали вы меня сегодня — сказал Гвоздь.
Мы промолчали.
Он развернулся и пошел в сторону дома. Мы сидели и смотрели на его удаляющуюся горбатую спину. Гвоздь на ходу достал сигарету, заученным движением прикурил и скрылся за углом школы. Я наклонился, собрал рассыпавшиеся карты и положил их в карман.
— И что это такое было сейчас? — спросил Муха.
— Да хуй знает, что это было — ответил Иван — Только меня такие расклады не устраивают. Не знаю, что там у него стряслось, но следить за языком никто не отменял. И пусть не выебывается, типа здоровый. Я такие подачи терпеть не подписывался.
— Ну да, что-то совсем как с цепи сорвался — добавил я — Да ладно, хер с ним. Пойдем вокруг школы кругальнем, и по домам уже.
Парни согласились, и мы пошли делать финальный обход вокруг школы. Постояли минут десять в компах, покурили напоследок. К тому времени уже совсем стемнело, и мы разошлись по домам.
Дома все спали. Я попил чаю, перекусил бутеров с маслом и лег читать книгу на кухонном диване. Что-то из Шерлока Холмса. Постепенно я начал засыпать и рассказ о поезде, пестрой ленте и таинственных смертях плавно перетек в мой прерывистый сон.
Вдруг громко и натужно заиграла мелодия дверного звонка.
Я вскочил на ноги и побежал к двери, пытаясь унять бешеный колокол сердца. Не дай бог проснутся родители. Заглянул в дверной глазок. На коврике топтался Гвоздь. Только я открыл дверь, в нос ударил запах ядреного алкоголя. Костя покачивался и был жестко нетрезв.
— Ты че, тронулся? — зашептал я — Ты знаешь, сколько время? Хули трезвонишь…
— Ж-жека, извини… — забормотал он пьяным голосом. — Я что-то не просек… Думал, ты еще не спишь… Я… Извини…
— Что случилось-то? — шепотом спросил я.
— Мож-жешь выйти в подъезд? — спросил он и посмотрел на меня стеклянными глазами.
— Сейчас-сейчас, кеды накину. Подожди меня там.
— Ага.
Я отхлебнул холодного чаю, сунул в карман бутерброд, натянул легкую кофту и аккуратно запер входную дверь.
Гвоздь сидел на перелете между этажами и задумчиво отмерял количество налитого алкоголя. Возле правой ноги стояла початая бутылка водки и пара пластиковых стаканчиков. В темноте мелькал огонек сигареты. Мне, резко выдернутому из сна, это все показалось каким-то странным и нереальным. Исписанные стены подъезда, оголенные металлические поручни и мой друг в полном невменозе…
— Ж-жека… — неуверенно начал он — Мне оч-чень нужно, чтобы ты со мной выпил. Оч-чень…
Понятное дело, пить водку совсем не хотелось. Я уже уснул, а тут такое.
— Костян, ты погоди с выпить. Расскажи, что случилось. Что произошло?
Он не стал упорствовать, замахнул свой стаканчик, вытер губы ладонью и начал.
— Кор-роче, Жека, такая хуйня случилась. Я даж-же не знаю, как и начать-то…
— Начинай с самого начала — сказал я.
Я приготовился слушать и закурил.
— В общем, походу, мне мальца не повезло. Удача не на моей стороне оказалась и все такое. Я тут недавно ходил в больницу… Ну, там просто надо было провериться по школе, справку одну получить, да и так родители сказали сходить…
— И что? — спросил я.
— И мне, в общем, кишечник проверяли. Рентген делали, еще какую-то др-рянь. Трубку такую глотал. Короче, сделали мне эти анализы, их надо было через пару дней забирать.
— Угу — промычал я, стряхивая пепел.
— Сегодня с утра приезжаю, короче, веселенький такой. Захожу — говорю, вот, Константин Малышев, анализы забрать приехал. А там медсестра молоденькая говорит мне — присядьте, молодой человек, сейчас врач придет, ему надо поговорить с вами…
Он замолчал на пару секунд. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я заметил, что у Гвоздя трясутся руки. Вернее та рука, что с сигаретой. Не сильно трясутся, а такой мелкой дрожью.
— Ну, давай дальше — сказал я.
Что-то и мне невесело стало. Совсем плохо выглядел Гвоздь.
— Ну, она и говорит — у вас, молодой человек, внелёгочный туберкулез. Я говорю — какой, блядь, внелёгочный туберкулез? Это что вообще такое? А она знаешь так, потупилась в пол и отвечает — это типа такая форма туберкулеза, из-за иммунитета слабого появляется, короче. Я говорю — какой там, блядь, слабый иммунитет, да я как бык здоров, в натуре. В футбол через день гоняю. Она молчит. И в пол только смотрит…
— Пиздец… — только и мог ответить я. — Пиздец… И что с эти туберкулезом делать? Лечить его как?
— Да никак его не лечить! — шмыгнул Гвоздь — Это такая хуйня. Стремная. Не лечится, короче. Таблеточки можно попить, но без толку все равно.
— В смысле? — осторожно спросил я.
— В смысле, в смысле… — заикаясь ответил Гвоздь — В таком смысле, что шесть месяцев…
— Чо?
— Чо-чо? В очо. Шесть месяцев мне осталось. Шесть месяцев. Такие дела, блядь. Шесть месяцев…
Гвоздь обхватил свою черную, с мелкими вихрами, голову и заплакал. Горько, потихоньку двигались его локти и колени. Он не всхлипывал. Почти не произносил звуков, только качал вверх-вниз головой.
Я не часто видел, как плачут мужчины. Хотя, какие мы там мужчины. Сам я, конечно, иногда плакал, но это было совсем не то. Совсем не то. Возникло ощущение, что это все неправда. Шутка какая-то. Плохая шутка. Нехорошо сдавило горло, и куда-то подевался весь кислород.
Я стоял на площадке, смотрел на Костю, на водку и не знал, что сказать. Тут и говорить было нечего. И так все ясно. Шесть месяцев. В каждом месяце по тридцать дней. Всего сто восемьдесят дней. А вокруг — этот грязный, зассаный подъезд и полбутылки водки. Пиздец. Я молчал. Не мог ничего сказать. Прошло что-то около минуты. Гвоздь старался не плакать при мне и усиленно тер лицо грязным рукавом.
— К-Короче, Жека, вот такие дела у меня — сказал он трясущимся голосом. — Такие дела. И непонятно что теперь делать…
— А это все точно? — стараясь сделать голос ровнее, спросил я.
— Да хуй его знает. Может, точно, а может — и нет. Вроде, опытная врачиха. Все перепроверила. Все как надо. Просто так ведь не стали бы такое говорить, правильно?
— Да, непонятно — слабо попытался возразить я. — У нас, знаешь, эти врачи ошибаться запросто могут. Перепутали карточки, или еще что. Ну, бывает такое, знаешь. Ошиблись люди…
— Бывает-бывает. Может, с другими и бывает. А со мной — вряд ли. Тут все — пиздец! Точняк. Сто процентов. Ты бы видел лицо этой медсеструхи — извиняется как будто, понимаешь? Не надеется, а извиняется… Я — то понимаю, что она не виновата, и больница не виновата. И вообще никто не виноват, кроме меня. Но, знаешь, от этого нихуя не легче.
— Ага — глупо сказал я. — Ага… — И замолчал.
Слова тут вообще неуместны. Лучше молчать. Гвоздь вроде оправился от слез, взял водку и разлил в два стакана. Чуть выше ватерлинии.
— Давай, Жека. Выпей со мной невпадлу!
— Давай-давай, Костян. Ты че… Конечно я с тобой выпью… — попытался сказать я.
Мы выпили не чокаясь. Водка была теплая и очень горькая. Я разломил бутерброд пополам и протянул Косте. Занюхал рукавом. От рукава пахло не очень, как и от водки. Я прокашлялся и достал сигарету. Глаза уже привыкли к темноте. Водка начинала действовать.
Казалось, что подъезд превратился в пустынную комнату, а мы — серые крысы. Откуда-то сверху доносились хлопки дверей и приглушенные голоса жильцов. Дом жил своей жизнью — мы своей. Костян замахнул рюмку и помотал головой, сдерживая очередную порцию слез.
— Вот так, Жека, вот так. Теперь и не знаю, что делать. Шесть месяцев, а столько успеть всего надо — криво ухмыльнулся он. — А ведь если подумать, это нечестно, что я не доживу до шестнадцати! Всего лишь шестнадцать лет… Чертовы шестнадцать лет!
— Костян, успокойся… Дружище…
— Шестнадцать… — не слушая меня, бормотал он. — Вот что я никак не могу понять — почему я!!? Вроде, не такой уж я и плохой… Не слишком хороший, но есть и хуже… Гораздо хуже… Ты этих, со двора возьми, что они такого не сделали, что я сделал, а? Я родителей своих уважаю, в школу нормальную хожу… Никогда никого сильно не подставлял, не обижал… Я вообще, блядь, добрый на самом деле! — несильно ударил он кулаком об стену — А тут — шестнадцать лет и все. Точка.
