Раздался торопливый, тихий, но достаточно настойчивый стук. Дверь открылась, и поспешно, чуть сутулясь, вошел генерал Романовский — тот, кого в последнее время не стесняясь, почти открыто, называли злым гением главнокомандующего. Красиво-неприятное, темное лицо его с быстрыми лукавыми глазами было озабоченно. Поздоровавшись, он доложил сухо: поезд главнокомандующего и конвойцы приведены в готовность, во всем он сам удостоверился лично.
— Спасибо, Иван Павлович.
Деникин смущенно поерзал в кресле: столько ждал сегодня своего сподвижника и единомышленника и готовил себя к неприятной миссии, а подошло время — и растерялся, не знал, с чего начать разговор. И, рассердись уже на себя, начал без подходов, сказал, что принял решение об освобождении Романовского от должности и собственноручно написал проект приказа.
— Послушайте же, Иван Павлович, — и, словно ожидая поток возражений, начал читать быстро: — «Беспристрастная история оценит беззаветный труд храбрейшего воина, рыцаря долга и чести, беспредельно любящего родину солдата и гражданина, история заклеймит презрением тех...»
Обычно низкий голос Деникина зазвучал почти визгливо, с пафосом. И Романовский отметил: прославляя его заслуги, Деникин защищает перед этой самой историей прежде всего себя.
— Что? — спросил командующий. — Вы что-то сказали, Иван Павлович? — Деникин вскинулся испуганно.
— Помилуйте, Антон Иванович. Я слушаю с вниманием и... с благодарностью.
— В таком случае я продолжаю, с вашего разрешения. — И Деникин, поймав падающее пенсне и поспешно водрузив его на переносице, повторил: — «...история заклеймит презрением тех, кто по своекорыстным побуждениям ткал паутину гнусной клеветы вокруг честного и чистого имени его. — Деникин отложил приказ и с излишним пафосом закончил уже по памяти: — Дай бог вам сил, дорогой Иван Павлович, чтобы при более здоровой обстановке продолжать тяжкий груз служения России...» Есть ли у вас замечания?
— Никак нет! — Брезгливая улыбка тронула губы Романовского.
— Поверьте: с подлинной душевной болью принял я это трудное решение.
— Не будем, Антон Иванович. Вы абсолютно правы: этого требует общество, интересы армии, вероятно.
— Вот видите! Вы сказали «вероятно», — Деникин тщетно старался поймать глаза Романовского.
— Оговорился я, простите. Душа болит.
— Понимаю, понимаю, Иван Павлович... Но для вашего же блага и безопасности... Мне доносили. Меня предупреждал генерал Хольман: группа дроздовцев поклялась убить вас. Еще в Новороссийске зрел заговор... И теперь здесь... Генерал Хольман любезно предложил вам занять место на английском корабле. Теперь и я предлагаю: переходите в мой вагон, я не намерен расставаться с вами, Иван Павлович. Столько пройдено вместе... Что бы ни случилось, в моем поезде я гарантирую вам полную безопасность.
— Благодарю, но я этого не сделаю, ваше превосходительство. Я возьму ружье и пойду добровольцем к дроздовцам: пускай они творят со мной все, что хотят. Так решил я твердо. И лишь недавняя беседа с отцом Георгием Шавельским отвратила меня от суеты житейской.
— Могу ли я узнать содержание этой беседы?
— Естественно, Антон Иванович. Вы знаете, у меня нет и не было от вас секретов. Никогда... «Скажите, отец, в чем меня обвиняют?» — спросил я протопресвитера. «Во всем, — ответил он. — Для клеветы нет границ. Говорят, вы отправили за границу целый пароход табаку...»
«У меня ничего нет. Я продал все, что смог вывезти и из Петербурга». — «Вас объявляют себялюбцем, масоном». — «Я верный сын православной церкви, отец Георгий». — «Верю вам, как духовник и как человек умоляю: уйдите от дел, пока не отрезвеют умы, не смолкнет злоба». И тогда я переменил решение, Антон Иванович.
— Считаю ваш поступок разумным, одобряю его всецело. Наша с вами совесть чиста. Нам не в чем упрекнуть друг друга, Иван Павлович, — Деникин поймал наконец взгляд Романовского, и столько было в том взгляде тоски, обиды и фальши, что он поспешно отвернулся, растерянно хмыкнул, как всегда в затруднительных случаях, и помял бородку. — Заявляю: мы уходим одновременно, этого требуют обстановка, обстоятельства. В настоящий момент они сильнее нас. Против даже духовенство, возглавляемое епископом Вениамином. Полюбуйтесь, — и Деникин протянул Романовскому лист бумаги. — Получено из вполне достоверного источника.
«Во имя спасения России надо заставить генерала Деникина сложить власть и передать ее генералу Врангелю. Ибо только он может спасти родину. В сущности все уже готово к тому, чтобы осуществить намеченную перемену, — торопливо бесстрастным голосом читал Романовский. — Не надо при возможности вносить лишнего соблазна в массу, надо лишь подвести легальные подпорки под предприятие, чтобы задуманная перемена прошла гладко, законно. Все равно с властью Деникина покончено!» — прочел Романовский. Помолчав, он добавил зло, безжалостно: — И Военный совет проводить незачем: ваш преемник уже назван, Антон Иванович.
— Генералы не захотят Врангеля! — запальчиво возразил Деникин. — Ни Кутепов, ни Слащев, ни Драгомиров! Они сами в душе уже главнокомандующие!
— Давай-то бог, — лукавые глаза Романовского сверкнули. — Барон вполне зловещая фигура. И самая крупная из генералов, если быть объективным. Кроме вас, Антон Иванович, его никто не сдержит. Ваше решение незыблемо? Может быть, еще поборемся? Я не о себе. Нынче я чужд тщеславию, но я мог бы остаться при Ставке в любой должности: инспектора, советника, хоть порученца, в конце концов. — Романовский, как всегда, когда волновался, откинул назад голову. Брезгливая улыбка снова скривила губы.
— Спасибо, Иван Павлович. Я ни минуты не сомневался в вас. — Деникин, встав, с чувством пожал руку бывшего начальника штаба, затем подошел, обнял Романовского за плечи, повел к окну и сказал, стараясь скрыть пафос и придать голосу уверенность и твердость: — Настало время выполнить мое решение, дорогой друг. Вчера здесь у меня был генерал Кутепов, весьма конфиденциально. Он извинялся. Я знаю об этом, ваше превосходительство.
— Знаете?.. Хм... Впрочем, все равно теперь. Он оставил рапорт. Извольте, взгляните.
По тому, как поспешно схватил Романовский бумагу, Деникин понял: тот ничего не знает, разговор с Кутеповым ему крайне интересен, следовательно все его фразы о суете, усмирении гордыни и прочем — сотрясение воздуха: генерал Романовский весьма болезненно расставался с должностью. Деникин улыбнулся своим мыслям и счел нужным подчеркнуть, что генерал Кутепов просил о строгой тайности документа, поэтому и он считает себя вправе напомнить о том же своему испытанному другу и соратнику, вовсе не желая его обидеть. Но Романовский не имел времени даже на обиды и как-то маловнимательно, не вдумываясь, пропустил слова Деникина. Позиция генерала Кутепова, командующего наиболее боеспособной частью Добровольческой армии, интересовала его более всего, даже более ошибок в русской орфографии, стиля и почерка бравого генерала, над которыми в другое время не преминул бы вдосталь поиздеваться.
— Прошу ознакомиться. — Деникин протянул Романовскому еще документ.
Кутепов доносил:
«Когда я прибыл в Севастополь, то на пристани офицер от генерала Слащева доложил, что за мной прислан вагон с паровозом и что генерал Слащев просит меня прибыть немедленно. Около 8 часов вечера я прибыл в Джанкой, где на платформе меня встретил генерал. После ужина я прошел в купе генерала Слащева, и там он мне очень длинно стал рассказывать о недовольстве в войсках его корпуса главнокомандующим и о том, что такое настроение царит среди всего населения, в духовенстве, на флоте и якобы даже среди чинов моего корпуса, что 23 марта решено собрать совещание из представителей духовенства, армии, флота и населения для обсуждения создавшегося положения и что, вероятно, это совещание обратится к генералу Деникину с просьбой о сдаче им командования. Затем он прибавил, что ввиду моего прибытия на территорию Крыма он полагает и мое участие в этом совещании. На это я ему ответил, что относительно настроений моего корпуса он ошибается. Участвовать в каких-либо совещаниях без разрешения главнокомандующего я не буду. И, придавая огромное значение всему тому, что он мне сказал, считаю необходимым обо всем этом немедленно доложить генералу Деникину. После этих слов я встал и ушел. Выйдя на платформу, я сел в поезд и приказал везти себя в Феодосию...»
Деникин, сев за стол, казалось безучастно катал в пальцах цветные карандаши, ждал, пока Романовский закончит чтение. И только еле слышно посапывал, не спуская внимательного, напряженного взгляда с лица Романовского и терпеливо ожидая его реакции.
— Пристав! — воскликнул, не сдержавшись, начальник штаба. — «Выйдя на платформу, сел в поезд» — господин Кутепов в своем духе! Полицейский пристав! — Романовский закинул назад голову, его пушистые волосы колыхнулись.
