— Это Дина Дурбин, — с важностью объяснил Асад. — А это тоже американская кинозвезда, но вы её не знаете…
— Здорово! — то ли в шутку, то ли всерьёз восхитился Саша. — А нет тут той, по которой ты вздыхаешь?
— Я ни по ком не вздыхаю. Ещё не нашёл своего идеала.
— К счастью для идеала, — съязвил Ашраф..
Не успел Асад придумать ответную колкость, как
Ашраф очутился возле Степана. Тот, достав баян, играл что-то заунывное.
— Здорово про твою гармонь Пушкин сказал, — произнёс Ашраф с невинным видом. — Погоди, как это у него… Вот вспомнил: «То, как зверь, она завоет…»
Степан буркнул, не поднимая головы:
— Всё остришь?
— Великий аллах! Как ты догадался?
— Отстань! Кстати, это не гармонь, а баян. Понимать надо.
Ашраф наклонился над ним и пропел ему на ухо шуточное азербайджанское двустишие:
Эй, дылда с пустой головой,
В соху запрягись, дорогой!
Степан побледнел от обиды, казалось, вот-вот завяжется ссора, но Ашраф миролюбиво пожал ему плечо и шепнул:
— Не сердись, Стёпа. Я же шучу. Подурачиться охота…
Скоро все обитатели палатки с шумом двинулись в столовую: голод был сильнее усталости.
В столовой уже было полно народу. В ноздри пришедшим ударили аппетитные запахи. Ребята, осматриваясь, остановились у входа. Их заметил Имангулов, обедавший вместе с новосёлами. Он с сожалением отставил тарелку, подошёл к Шекер-ана, разливавшей по тарелкам жирный, густой суп, важно сказал:
— Это ребята из новой палатки. Учти это, — он повернулся к пришедшим. — Садитесь, ребята, вон свободные места! Ешьте, сколько влезет, еды хватит: в честь вашего приезда мы зарезали двух свиней и двух баранов.
— За тобой-то им всё равно не угнаться, — поддела завхоза Шекер-апа.
— Кто ест за двоих, тот работает за троих, — добродушно ответил Имангулов и предупредил ребят: — На воду не налегайте. С водой у нас плохо, возим издалека. Воду надо экономить.
От усталости и сытного обеда ребят разморило. Вернувшись в палатку, они как подкошенные упали на свои койки. Саша вывернул лампу из патрона. В палатке стало темно. За стенами, не унимаясь, выла вьюга.
2
Последними в этот день легли спать старожилы, хозяева совхоза. Обойдя все палатки, проверив, как устроились новосёлы на новом месте, Соловьёв пригласил в вагончик, служивший ему и жильём и конторой, Су-Ниязова, Байтенова, уста Мейрама, Гребенюка. Они потолковали о прошедшем дне, стали обсуждать планы на завтрашний. Байтенов выступил с предложением:
— Завтра воскресенье, дадим ребятам отдохнуть. Прибыли они издалека, устали с дороги. Пусть завтра спят хоть весь день. Делу это, я думаю, не повредит: с новыми-то силами веселей работать.
На том и порешили.
Наступила ночь, для ребят — первая ночь на целине. Ветер постепенно утих, тучи рассеялись. Луна, далёкая белая льдинка, источала мертвенный, стылый свет, и снег под луной светился холодной голубизной.
Время шло, и вот на востоке, у самого горизонта, ночная мгла начала подтаивать, свет луны становился всё бледней, блекла сама луна, блек, сливаясь с небом, окружавший её белый ореол, гасли холодные кристаллики звёзд. Откуда-то издалека, с той стороны, где находился казахский колхоз, донеслось ржанье коней.
В новую палатку через щели и слюдяные окошки просочился белёсый рассвет. В палатке стояла тишина: казалось, все спали. Но вот зашевелилось одеяло на койке Ашрафа, Он приподнялся и тихо позвал:
— Ильхам!.. Ильхам!
Ильхам сердито пробурчал что-то в ответ, натянул одеяло на голову. Но Ашраф не отставал:
— Ильхам!
— Что пристал? — рявкнул из-под одеяла Ильхам. — Сам не спишь, другим не даёшь. Отстань!
Заворочался на своей койке и Асад. Он так и не решился попросить у Ильхама второе одеяло, всю ночь ёжился от холода, но признаваться в этом ему не хотелось; стуча зубами, он сказал:
— Ч-чёрт, не спится. Мне на новом месте никогда не спится.
— То-то ты так храпел в тёплом вагоне, — подал голос Степан. — Всем спать мешал.
Саша тоже повернулся лицом к товарищам, с весёлым удивлением воскликнул:
— Э, я смотрю, никто уж не спит! — Он сладко потянулся. — Закурить бы!..
— У Ильхама есть сигареты, — сказал Ашраф. — Да разве его добудишься!
Ильхам высунулся из-под одеяла, проворчал:
— Зря будил. Сигареты у меня кончились. Попроси у Асада.
С койки, где лежал Асад, послышалось громкое, старательное сопенье.
— Видал? — засмеялся Ашраф. — Сразу бессонница прошла. Вот жила!.. Жаден, как Гаджи Кара.
Степан, не поднимаясь, протянул руку к своей тумбочке, достал пачку папирос, кинул всем по одной.
— А кто такой этот Гаджи Кара? — закуривая, спросил Саша.
— Это купчишка из пьесы Ахундова, — объяснил Ашраф. — Страшный жадюга. Даже веру свою за деньги продал.
— Ахундов? — словно вспоминая что-то, переспросил Саша.
— Да, Мирза Фатали Ахундов… Это наш великий писатель. Не слыхал о таком?
— Нет, слышал… Даже читал одно его стихотворение. О Пушкине.
— О, это стихотворение одно из лучших! Понравилось тебе?
— Сильные стихи…
— А здорово, ребята, — сказал Саша, — вот лежат в одной палатке русский и азербайджанец… Толкуют о русском поэте, об азербайджанском писателе. А потом вместе будут поднимать целину в казахской степи; Замечательно!
Степан пошарил взглядом по сторонам, облизал пересохшие губы.
— Ребята, воды нет? Пить хочется.
— С водой тут туго.
— Пустыня какая-то, а не степь, — пожаловался Ашраф, — вода на вес золота! Слыхали, что наш завхоз сказал? Экономьте воду!
Асад не выдержал, откинул одеяло, сел на койке.
— Вот кто самый настоящий Гаджи Кара! Воды ему жалко!
— Он тут при чём? — оборвал его Саша. — Он не виноват, что степь бедна водой.
— Надо было строить посёлок там, где воды много, — не сдавался Асад.
— И чтобы степь уже была распахана и урожай созрел? — издевательски спросил Ашраф. — Тебе всё подавай готовеньким. А мы тут зачем? Головы у нас на что? Руки на что? Придумаем что-нибудь.
— Верно, Ашраф! — поддержал Саша. — Нам тут жить, нам и воду добывать. Завхозу одному со всем не управиться.
— Пока можно снег топить, — предложил Степан.
— Гениальная идея! — насмешливо воскликнул Ашраф. — Жаль, не первой свежести. На патент не потянет. Снег тут давно топят. А скоро, под солнышком, он растает и без нашей помощи. Что тогда будем делать?
— Надо колодцы рыть.
— Ты, Стёпа, мудр и наивен, как. дитя: стоит взмахнуть волшебной палочкой — и колодец готов!
Ильхам не участвовал в разговоре и, казалось, не прислушивался к нему. Он сидел на койке, обняв руками колени, устремив в пространство напряжённый, размышляющий взгляд. При последних словах Ашрафа он медленно покачал головой:
— Это всё не то… Рыть колодцы — история долгая. Вот раздобыть бы бурильный агрегат…
— Где же ты его возьмёшь?
— Вот я и думаю, где его взять.
— Ну, думай, думай, — сказал Ашраф. Он взглянул на часы, лежавшие на тумбочке, сладко зевнул. — Может, ещё поспим, братцы? Минут шестьдесят? Семь часов только.
Обитатели палатки поплотней закутались в одеяла и вскоре снова уснули.
3
Первым в это утро встал Имангулов. Он ночевал в столовой, где было теплей, чем в вагончике. К утру, правда, тепло выветрилось. Завхоз накинул на плечи шинель, прошёл в кухню, присев на корточки, принялся растапливать печь. «Придёт Шекер-апа, — думал он с надеждой, — увидит, что печь затоплена, сменит гнев на милость, не будет больше попрекать меня лишним куском хлеба. Ай, что за женщина! Нрав скандальный, на языке — яд. Достаётся от неё, верно, бедняге Мейраму! В рай старик попадёт… — Он попытался представить себе, какой была повариха в молодости, и даже зажмурился от восхищении и страха. — Летала, наверно, на коне, как ветер! Все парни перед ней дрожали! Огонь в юбке — не женщина!..»
Размышления его были прерваны приходом Шекер-апа. Имангулов бросил на неё опасливый взгляд и тяжело поднялся с пола.
— С добрым утром, уважаемая!..
Повариха посмотрела на печь, дышавшую сухим жаром, с довольным видом сказала:
— С добрым утром, помощничек. Вот теперь ты похож на завхоза. Полезным делом занят. Спасибо тебе за это!
— Увидишь, — обрадовался Имангулов, — я ещё не раз заслужу твоё «спасибо». Дай срок, ты сама будешь подкладывать мне на тарелку самые жирные куски! Завхоз и повар должны жить в дружбе.
— Вот я и скажу тебе по дружбе, — вдруг сердито перебила повариха и показала на выпиравший вперёд живот Имангулова, — берегись, погубит тебя этот твой мотал! [2] Сердце жиром заплывёт, дышать будет трудно, инвалидом будешь. Разве жалко мне лишнего куска баранины? Клянусь аллахом, я тебя жалею.
