— Глядите! Или глаза меня обманывают? — вдруг со смехом воскликнул Шрам.
— Да, это он, — с удивлением подтвердил Збоинский, а Свенцкий захихикал.
— Кто? — спросил Вейс озираясь.
Пять пар глаз устремились на шевелюру Тараса, который пробирался к ним с танцевальной площадки и уже издали дружелюбно и весело подавал какие-то сигналы.
— Я вас ищу вот уже два часа! — кричал он, радостно улыбаясь. — Где вы шлялись, черти?
Он остановился перед ними во всей красе своего нового клетчатого костюма, доверчивый и невинный, как ангел. Мальчики с завистливым восхищением косились на его портсигар из прозрачного нейлона, но никто не протянул руки за папиросой.
— Мы охотились на фазанов, сказал Свенцкий гнусавя.
Они все еще смотрели на прическу Тараса. Не подлежало сомнению, что только чудо могло придать такую выразительность волосяному покрову человеческого черепа. Но никто из присутствующих не верил в чудеса.
— Сознавайся, — замогильным голосом произнес Збоинский. — Чем ты их намазал, — пивом или белком?
— Нет, это льняное семя, — авторитетно заявил Шрам. — Пиво не придает такого блеска.
— У тебя душа куртизанки, — спокойно изрек Свенцкий и повернулся к Тарасу спиной.
Тарас сделал обиженную мину и осторожно пригладил волосы. Потом сказал тихо и сентиментально, что не понимает, чего они на него взъелись, но не хочет ссориться в такой торжественный день.
— Неужели вас не трогает народное веселье? — продолжал он с задумчивым умилением в голосе. — Я, право, вам удивляюсь, мои дорогие! Вместо того чтобы разделять радость нашего рабочего класса, который…
— Послушай, Тарас, — резко перебил его Антек. — Это уже смахивает на паясничанье и нахальство…
— Почему? — Тарас даже покраснел от негодования. — Я к вам по-хорошему, а вы ругаетесь! Из-за чего? Весь вечер я, если хотите знать, расхваливал вас, и теперь они хотят с вами познакомиться, потому что я столько о вас наговорил…
Мальчики переглядывались и смущенно покашливали.
— Кто же эти «они»? — глухо спросил Шрам.
— А вот пойдемте и увидите, — ответил Тарас с достоинством, но тоном человека, готового простить. — Этого не опишешь в двух словах. Уверен, что не пожалеете…
— Алло! Алло! Внимание! — внезапно загремел репродуктор в центре площади. — Сообщаем приятную весть. Восьмилетний испанец Диего Абрантес, затерявшийся в толпе, только что доставлен на пункт Польского радио! Родители благодарят всех, кто помогал искать ребенка! А сейчас послушайте вальс «Не забудь».
— «Не забудь!» — обрадовался Тарас. — Это чудный вальс!
Его товарищи обменялись многозначительными взглядами, потом все, как по команде, устремили глаза вдаль. Никто не вымолвил ни слова. То была минута безмолвной солидарности.
— Так ты говоришь, что хотел бы нас представить? — начал после долгой паузы Антек. — Правда, мы уже собирались домой, по…
— Но если тебе это так важно… — любезным тоном вставил Збоинский.
— И, собственно, еще не так поздно, — сочным, грудным голосом заметил Шрам.
— А эти твои… знакомые тебя там дожидаются? — благосклонно осведомился Свенцкий, беря Тараса под руку.
Держа друг друга за пиджаки и выставив локти, они гуськом стали пробираться к танцевальной площадке.
* * *
Только на лестнице Агнешка почувствовала, как она устала. Она облокотилась на перила и подумала: «Многовато для одного дня!» Лестница была едва освещена, из квартир не доносился ни один звук. Вероятно, большинство жильцов не вернулось еще с гулянья.
Теперь нужно подняться на четвертый этаж, отпереть дверь, зажечь свет в пустой передней. Никто ее не окликнет: Синевичи придут с вечеринки не раньше, чем через час, в квартире одна лишь старушка, которая давно уже спит. Только Мак вылезет из-под дивана и завиляет хвостом.
Агнешка стала медленно подниматься по лестнице, держась за перила и останавливаясь чуть не на каждой ступеньке. Ее измучил не этот день, целиком проведенный на улице, а то разочарование, что он принес с собой. Шофер, довезя ее до самого дома, спросил, не хочет ли она прокатиться по дороге в сторону Белян. Она поблагодарила и отказалась: — Не могу, меня ждут дома.
— Ну, ничего не поделаешь! — отозвался шофер.
— Неправда, никто ее не ждет! Эта мелкая ложь переполнила чашу унижений. Вот так первомайский день, день заслуженного веселья и отдыха!
Когда она добралась до третьего этажа, ей вдруг послышался на лестнице не то шорох, не то чье-то дыхание. Что это? Нет, ей почудилось! Или, может, пробежала мышь? Агнешка постояла минуту, потом покорно вздохнула: еще несколько ступенек… Она с облегчением подумала, что сейчас можно будет зарыться лицом в прохладную подушку и ни о чем больше не думать, не помнить. Нелегко было сделать это последнее усилие — подняться на четвертый этаж.
Когда она дошла до двери своей квартиры, у нее захватило дух. Она стояла, обессиленная невыразимым волнением. Казалось, не хватит сил сделать еще хотя бы один шаг. Она прижала руку к сердцу, которое билось часто и громко.
Только через несколько секунд Агнешка поверила, что это действительно Павел сидит на лестнице у ее дверей. Долго смотрела она на него. Он спал, прислонясь головой к перилам, как спят утомленные мужчины: во сне сурово морщил брови, а в складке губ было что-то жалобное.
Агнешка села подле него — тихонько, чтобы не разбудить. Она не отрывала глаз от его лица, которое вдруг показалось ей взрослее, выразительнее и строже. Ей хотелось прочитать в этом лице все, что пережил Павел за дни их разлуки. И хотелось отвести прядь волос, свесившуюся ему на висок. Это был уже не тот Павел, которого она встретила когда-то на Электоральной у Кузьнаров, и не тот, что на Хмельной поднял с тротуара ее сумочку. Он стал как-то спокойнее, и еще была в его лице едва заметная усталость. Казалось, он и во сне пытается высказать очень трудную и важную мысль, которую долго вынашивал раньше, чем прийти сюда.
— Павел! — шепнула Агнешка и дотронулась до его руки.
Он улыбнулся без тени удивления, как будто еще не совсем проснувшись, и привлек ее к себе.
— Павел, — повторила она, едва дыша.
Она хотела ему сказать, что тосковала по нем, и попросить прощения. Но не могла больше выговорить ни слова. И только отвела, наконец, прядку с его виска.
«Потом все скажу», — решила она и закрыла глаза. Сейчас уже не нужно было смотреть Павлу в лицо — оно было так близко.
Внизу как будто грохнули ворота, послышались чьи-то шаги. Агнешка и Павел встали. У обоих подкашивались ноги — поэтому Павел снова крепко прижал к себе Агнешку.
— Нельзя нам тут стоять, — шепнула она.
— Я сейчас уйду, — отозвался Павел улыбаясь.
Но не уходил. Они смотрели друг на друга с изумлением и восторгом, словно каждый только сейчас узнал другого.
— У тебя такой усталый вид, — сказала Агнешка. — И ты, наверное, голоден.
— Я ничего не ел с самого утра. — Павел тихонько засмеялся.
Они стояли обнявшись у двери, словно ожидая чего-то.
«Дверь ведь сама не откроется», — подумала Агнешка и медленно повернула ключ в замке.
— Войди на цыпочках…
— Ладно.
— И свет не зажигай…
Он все сделал так, как она велела. Они понимали друг друга без слов, потому что оба чувствовали одно и то же и хотели одного и того же.
* * *
А на улицах свет не гас. Под весенним небом, на котором шептались звезды, фонари кротко озирали дома, людей, шумные площади, где не утихал стук каблуков… И долго еще в эту ночь варшавяне, не помня о трудных буднях, веселились, танцевали и праздновали свои победы.
Б. Берут, Отчетный доклад Центрального Комитета Польской объединенной рабочей партии II съезду партии, Москва, 1954, стр. 77.
Центральный дом торговли. — Прим. перев.
О стеклянных домах для трудящихся, как о символе счастливого будущего Польши, мечтают герои романов С, Жеромского «Канун весны» и «Красота жизни». — Прим. перев.
ЗМП (Zwiazek Mlodiezy Polskiej) — Союз польской молодежи. — Прим. перев.
Профессорами в Польше принято называть и преподавателей средней школы. — Прим. перев.
Социал-демократия Королевства Польского и Литвы. С.-д. партия рабочего класса, существовавшая с 1900 по 1918 год. — Прим. ред.
Имеется в виду единый антифашистский народный фронт, который создавался в санационной Польше после прихода Гитлера к власти в Германии. — Прим. ред.
