И Гард, улыбнувшись Луизе своей знаменитой «гардовской» улыбкой, на которую, кроме него, больше никто не был способен во всем полицейском управлении, галантным жестом предложил ей пройти в соседнюю с лабораторией комнату.
В этой комнате обычно переодевался Чвиз, мыл руки и готовился к опыту. Там стояло всего одно кресло, высокое и старомодное, как трон, и Гард предложил его Луизе. Сам он присел на край низкого журнального столика, удивительно нелепого в сочетании с этим древним креслом, и его глаза оказались почти на уровне рук Луизы, положенных на колени. Руки чуть-чуть дрожали, но Луиза сохраняла на лице спокойное выражение и, как заметил Гард, даже успела мельком взглянуть на себя в круглое зеркало, прикреплённое над умывальником. В комнату заглянул кто-то из помощников Гарда, но инспектор попросил оставить его на время в покое.
— Итак, я вас слушаю.
— Что? — спросила Луиза.
— Кто ваш муж?
Гард умел быть настойчивым, он знал за собой это качество и хотел, чтобы Луиза это поняла. Она еле заметным движением руки, на которое способны только женщины, что-то поправила в своей причёске.
— Питер, — произнесла она кротко и таким тоном, как будто Гард не позднее как вчера вечером ужинал вместе с этим Питером в «Лармене», а сегодня с утра уже успел сыграть с ним партию в гольф.
— Кто он и где сейчас?
Луиза кокетливо подняла бровь.
— Я обязана отвечать?
— Нет. Мы можем выяснить это и без вашего участия. Но я попрошу вас хотя бы объяснить причины, по которым вы не желаете мне ответить.
— Мы расстались с Питером три года назад, — сказала Луиза, и на глазах у неё выступили слёзы. — Прошу вас, не думайте ничего дурного… Но я не хочу, чтобы он оказался втянутым в эту историю. Я скрываю от Питера, что служу лаборанткой и… что вообще служу.
Открылась дверь, и вновь вошёл кто-то из помощников Гарда.
— Простите, шеф, — чрезвычайное сообщение.
— Вы мне ещё понадобитесь, — сказал Гард, хотя почувствовал, что интерес к тайне Луизы у него пропал.
Первое, что он увидел, вернувшись в лабораторию, было растерянное выражение лица профессора Миллера. Кербер стоял к Миллеру вполоборота и с таким видом, который ясно давал понять, что сожалеет о случившемся, но поделать ничего не может. У Гарда не оставалось сомнения в том, что чрезвычайное сообщение исходит именно от Кербера, и он сразу подошёл к нему:
— Я вас слушаю.
— Повторить?
— Пожалуйста.
— Видите ли, — сказал Кербер, — с того момента, как я увидел стрелки контрольного циферблата, я подумал, что тут какое-то недоразумение.
— Продолжайте.
— Стрелки показывают, что опыт Чвиза кончился в восемнадцать часов пятнадцать минут. Между тем лично я отдал распоряжение обесточить весь институт получасом раньше.
— В пятницу?
— Совершенно верно, в пятницу. На шесть часов вечера был назначен ремонт пульта центрального сектора. Профессор Чвиз, вероятно, не знал об этом, или просто забыл, или… я вообще ничего не понимаю.
— Ваше указание было выполнено?
— Не помню случая, чтобы мои указания не выполнялись.
— Кем?
— В ту пятницу, вероятно, Пэнтоном.
— Он здесь, шеф, — сказал помощник Гарда. — Мы успели его вызвать.
Вошёл Пэнтон, добродушного вида человек в синем комбинезоне.
— Меня звали?.. А что это здесь стряслось?
— Вы электрик? — спросил Гард.
— Ну и что? — ответил Пэнтон.
— В минувшую пятницу вечером вы обесточили институт?
— А я-то при чём? Мне сказали, я и выключил рубильник.
— В котором часу?
— Как сказали, так и выключил: в семнадцать сорок пять. На секунду промедлишь — будет несчастье, я это понимаю. Может, что-нибудь стряслось? А? Но, клянусь вам, я выключил ровно в срок и ещё сказал Ивенсу: «Слушай, дружище…»
— Благодарю вас, — прервал Гард. — Вы свободны.
Кто-то из помощников осторожно взял за локоть Пэнтона и вывел из комнаты.
Гард мгновенно оценил обстановку. Если всё так, как утверждают Кербер и Пэнтон, профессор Чвиз не мог в шесть часов вечера разговаривать с Миллером. Его опыт должен был закончиться не позднее 17:45, и не позднее этого времени он должен был превратиться в газообразное состояние, если он действительно сублимировался. На этих же цифрах обязаны были замереть стрелки контрольных часов. Но они не замерли, они проделали ещё путь, измеряемый тридцатью минутами. Сами? Нет, не могли. Выходит, кто-то и зачем-то эти стрелки передвинул.
В ближайший час в лаборатории стояла тишина, никто не произнёс ни единого слова, если не считать коротких междометий, которыми обменивались срочно вызванные специалисты по снятию отпечатков пальцев.
Когда один из помощников Гарда вернулся из секретного архива, неся с собой две формулы — одну с только что снятых отпечатков и вторую, взятую из архива, с которой первая формула совпадала, — в комнате произошло лёгкое движение, какое обычно происходит в театральном зале при открытии занавеса, хотя никто из присутствующих не трогается с места.
— Чвиз, — одним дыханием сказал помощник, наклоняясь к Гарду. Он сказал это тихо, но достаточно чётко, так, что по его губам все сумели угадать слово, им произнесённое.
Луиза уткнулась в книгу недвигающимися зрачками. Кербер нервно тёр лысину, а Миллер, тяжело и громко вздохнув, закуривал, но никак не мог прикурить.
Гард на секунду закрыл глаза и, когда открыл их, уже знал, что будет делать дальше.
— Господа, — сказал он, — я не смею вас больше задерживать. Спасибо за помощь.
Лаборатория быстро опустела, и только Миллер продолжал сидеть в своём кресле. Гард благодарно посмотрел в его сторону, поскольку профессор сам избавил инспектора от неприятной обязанности задержать его.
— Прошу ко мне в кабинет, — сказал Миллер, когда, кроме помощников Гарда и людей Дорона, никого не осталось. — Я хотел бы поговорить с вами наедине.
— Получается так, — сказал Миллер, — что если Чвиз покончил с собой, это должно было случиться не позже семнадцати сорока пяти?
— Да, профессор, — сказал Гард.
— Кроме того, получается, что я ухитрился разговаривать с ним после его сублимации?
— Вы правы, профессор.
— Значит, я что-то путаю или попросту лгу, когда утверждаю, что беседовал с Чвизом в районе шести часов вечера?
— Не исключено, профессор.
— И вы склонны подозревать меня в причастности к его исчезновению, хотя вам известно, что стрелку он передвинул сам?
— Не буду этого скрывать, профессор.
— Отлично. В таком случае я тоже буду с вами откровенен.
— Это скорее в ваших, а не в моих интересах.
— Я понимаю.
Миллер умолк и сделал несколько шагов по своему огромному и мрачному кабинету. Он явно что-то обдумывал и, кажется, даже забыл на время о Гарде. Гард терпеливо ждал, наблюдая за Миллером и чувствуя себя той кошкой, которая позволяет мышонку ещё немного поиграть, прежде чем им поужинать. Но вот Миллер решительно подошёл к высокому секретеру, нажал кнопку, и Гарду открылся крохотный магнитофон. Повернувшись всем телом к инспектору, Миллер произнёс:
— Гард, профессор Чвиз действительно был в этом кабинете, он сидел в том самом кресле, в котором сидите сейчас вы, и это случилось в районе шести часов вечера. Мы говорили с ним не более пятнадцати минут. Я записал наш разговор на плёнку, я хочу, чтобы вы сейчас его прослушали. Вы готовы?
— Да, профессор.
Неприятный холодок пробежал по спине Гарда, предвещая ему наступление того знакомого, одновременно жуткого и желанного состояния, которое он, уже не как кошка, а как хорошая гончая, неизменно испытывал, нападая на точный след, чуя его, готовясь к погоне или острой схватке. Для того чтобы Миллер не заметил его волнения, Гард быстро положил сигарету в пепельницу и обеими руками крепко сжал подлокотники кресла.
Миллер и сам волновался не меньше. Он даже снял свои массивные очки, чтобы протереть стёкла, как будто ему предстояло сейчас что-то увидеть, а не услышать.
— Хочу вас предупредить, — сказал Миллер, прежде чем пустить магнитофон. — Я встретил Чвиза в коридоре, столкнувшись с ним у дверей своего кабинета. Начала разговора здесь нет, но там, в коридоре, было сказано лишь несколько слов — я, право, не помню, каких именно.
Бесшумно двинулась кассета, даже шипением не нарушая мёртвой тишины, и Гард услышал голос Чвиза, прозвучавший так близко и так реально, что лишь усилием воли он заставил себя не оглянуться.
«…ровно на пять минут, я очень тороплюсь. Откровенно говоря, никак не ожидал вас сейчас увидеть. Спасибо, я сяду. Вы были у Роуса?»
«Нет, в Бред-Харре».
«Коньяк? А где ваш знаменитый стерфорд?»
Наступила пауза, во время которой Гард услышал, как булькает жидкость и как горлышко бутылки мелко и дробно стучит о край рюмки.
