— Давайте поговорим, хлопцы. Или, может, вы уже меня за командира не считаете?
Бондарь, прикрыв дверь, сел на кровать.
— Пожалей нас, Адам Рыгорович. Которые сутки, как зайцы, спим.
Вакуленка взрывается гневом:
— А меня кто жалеет? Всех вас из грязи вытащил, людьми сделал, а вы, свиньи, задом ко мне. Новому начальнику сапоги лижете. Погладил по шерстке, так вы и лапки вверх. Кто вас заставляет горбиться над бумагами? Разве мы бумагами воевали? Двенадцать отрядов кто на ноги поставил?
— Это ты с пьяной головы, Адам Рыгорович, — отзывается Бондарь. Напрасно так. Свой отряд я, между прочим, сам организовал. От тебя только и помощи было — две бумажки. Встретился с тобой, если не забыл, еще в конце сорок первого.
Дорошка, опустив глаза, сидит у стола, точит перочинным ножиком карандаш.
— Хорошо, Бондарь, пускай так. Пускай мы с тобой равны. Так почему ты от меня отрекаешься? Кто тебя в штаб привлек? Кто заткнул горло тем, кто кричал, что тебе тут не место?..
Бондарю неприятно, больно. Он теперь словно между двух огней. Лавринович излишне круто поступает, отодвигая на второй план Вакуленку. В то же время Бондарю, как военному, ближе к сердцу порядок, дисциплина. Разве не за это сам Вакуленка взял его в штаб?
— Не горюй, Адам Рыгорович. Боевых коней в запас не списывают. Найдется тебе место. И не плюй на окруженцев. Фронт мы держали. Из грязи вылезли сами.
Вакуленка, покачиваясь, встает, берет с подоконника графин с водой, пьет. Вода струйками льется на полушубок, на гимнастерку — он не замечает.
Отдышавшись, он наседает еще с большей злостью:
— Вас, окруженцев, почему не любят? Потому, что воевали погано. Знаешь сам, как народ для армии старался. Наши люди последним делились. Я ж по заготовкам работал, могу без конспекта рассказать. И ты мне не толкуй про окруженцев. У вас были пушки, пулеметы, винтовки, а вы их бросали. Мы собирали то, что вы побросали, и этим воюем. Знай это, Бондарь. Но я за другое обижаюсь. Лавринович неправильно поступает, а ты к нему прилип. Перебежчик ты! А моя душа не терпит перебежчиков.
— К кому я перебежал? Неужели ты забыл, кто прислал Лавриновича?
— Ты меня не пугай. Я самому товарищу Сталину могу написать. Пускай знает, сколько нам, партизанам сорок первого года, стоит наше партизанство. Где наши жены, дети? За что нас оттирать на задний план?
Вакуленка идет к кровати, валится на нее и сразу начинает храпеть. Или действительно так больно переживает отставку, или плел с пьяной головы?
Разделенные в штабных бумагах отряды Деруги, Гаркуши, Михновца, Последовича, Ботажкова, Большакова, Комарова, Млышевского утверждаются на заседании обкома как бригады.
Количественно меньшие отряды Лежнавца, Плотникова, Авраменки, Карафанова, Сосновского, Голышева остаются на прежнем положении.
Командирами, комиссарами, начальниками штабов назначаются люди, известные в своей среде.
Когда заходит разговор о начальнике штаба соединения, Бондарь поднимает руку. Встает, коротко сообщает о поездке в Пилятичи, о разговорах с жителями. Напомнив, что родом он из Батькович, знает район, просит поручить ему организацию местного отряда.
С минуту царит молчание.
— Если просится, пусть идет, — не вставая с лавки, выкрикивает новоиспеченный комбриг Михновец. — Командир, зачем его в штабе держать? А в штаб я своего капитана отпущу. Оторвал от одной вдовы, на вожжах в отряд привел. Поставил на взвод, но могу для пользы дела отдать.
Зал взрывается хохотом.
Лавринович разгневан:
— Отряды нашей области не имели единого центра. Обком, штаб созданы, чтоб такой центр был. Тут товарищ Михновец бросил шутку в адрес штаба. Зарубите на носу, товарищ Михновец, приказ штаба — закон для нас. Ваша линия, товарищ Бондарь, тоже неправильная. Вам оказано высокое доверие, им надо дорожить.
За Бондаря голосуют все.
Следующий вопрос — о посылке инициативных групп в южноприпятские районы. До последней минуты никто не знает, в какой должности останется Вакуленка. Когда же Лавринович предлагает назначить его командиром еще не созданной Южно-Припятской зоны, присутствующие настороженно молчат.
Бондарь сразу почувствовал, что Лавринович делает ошибку. Вакуленку не очень слушаются, не всегда с ним считаются, но он как бы живая история партизанщины в окрестных местах.
Первым встает Михновец. На голове высокая, из бараньей овчины папаха с широкой красной полосой, из-под распахнутого кожаного пальто видна диагоналевая командирская гимнастерка, перетянутая крест-накрест ремнями.
— Вакуленку за Припятью не знают, а у нас знают, — Михновец взмахивает рукой при каждом слове. — Одного его голоса боятся. Я говорю о врагах советской власти, товарищ секретарь. Надо его тут поставить на бригаду. Может, будет понижением, но ничего не поделаешь. Мы с ним академий не кончали...
Михновец, которого Вакуленка выделил, поднял, командир не ахти какой. Но он как бы угадал общее настроение.
В поддержку Вакуленки выступает райкомовец Гринько, окруженцы Карафанов, Плотников.
Лавринович наконец понимает, что допустил ошибку.
— Пусть будет по-вашему, товарищи. Я только думал, что Вакуленка принесет больше пользы в Заприпятской зоне. Отрядов там нет, их надо организовать. А у него опыт и слава, как вы сами говорите. Если вы против, то предлагаю назначить Вакуленку на Домачевскую бригаду. В районе три неразогнанных гарнизона. Работы хватит. Население сельское, и, думаю, Вакуленка будет в своей стихии.
Когда заседание кончилось, Бондарь задержал вновь назначенных комбригов, комиссаров, трех-четырех отрядных командиров. Отведя в сторону Большакова, Хмелевского, приказал:
— Ваша бригада базовая. Штаб соединения будет при ней. Приглашайте гостей. Чтоб все было чин чином.
Опускается синеватый полог сумерек. Западный край неба в багряных разводах. Над далеким лесом зажигается первая звезда. Из всех углов, щелей отдает весной: прелой землей, гнилой, слежавшейся картофельной ботвой.
Оживленное движение царит на улицах. Каждый из командиров приехал с охраной — возки, таратайки, кони почти в каждом дворе. Еще никогда не видела лесная Сосновица, вблизи которой не пролегают ни железная дорога, ни шоссе, такого большого людского сборища. Будто по одному взмаху руки невиданного волшебника с городских проспектов, площадей, из людных местечек жизнь переместилась сюда, в лесную глухомань.
Горбылевцы лицом в грязь не ударили: организовали отменное застолье. Когда Лавринович зашел в хату, куда его пригласили, все было готово к банкету. Застланные белыми скатертями столы заставлены бутылками, закусками. Командиры приехали не с пустыми руками, возможность собраться, поговорить за столом — предвидели.
Сало, мясо по деревенскому обычаю нарезано толстыми, большими кусками. Тарелок не хватает, поэтому многие закуски в глубоких глиняных мисках. Стоят темные и светлые бутылки с пробками из пакли.
Деликатными паненками выглядят среди фляжек, глиняных мисок, ножей с деревянными ручками узкие, с наклеенными золотыми этикетками бутылки французского вина. Возле каждой бутылки — баночка с португальскими шпротами. Выставив заграничный напиток и закуску, горбылевцы как бы подтверждают связь с широким европейским миром и в первую очередь с железной дорогой, по которой перевозится и продовольствие.
Командиры стоят у стен, переговариваются, ждут. Вакуленка все-таки молодчина. Сумел зажать гонор в кулак. Веселый, подтянутый встретил Лавриновича на пороге, взял под руку, посадил в центр застолья. Пригласил садиться и остальных. Он, когда надо, умеет быть гостеприимным, обходительным, этот Вакуленка, которого привыкли видеть верхом на коне или в таратайке и чаще всего — под хмельком. Волей обстоятельств он возвысился над остальными командирами, так как во главе отрядов стояли председатели сельсоветов, колхозов, бригадиры, даже счетоводы и кладовщики. А он, Вакуленка, в последние предвоенные месяцы замещал председателя райисполкома, и кому, как не ему, было брать вожжи в руки, руководить, отдавать приказы. Когда в Октябрьском районе вспыхнул огонь сопротивления, кому, как не ему, было перекидывать пламя на соседние районы?..
С полным, налитым до краев стаканом Вакуленка поднимается над столом.
— Дорогой Сергей Кондратович, мы рады приветствовать вас на родной полесской земле как нашего секретаря и командира. Докладываем, что, как и в гражданскую войну, наша Рудобелка стояла и стоит в авангарде борьбы против ненавистного врага. От себя лично скажу, что в Заприпятскую зону я идти не хотел, так как там мало лесов, больше полей, а я к полю не привык. Бригаду, которую мне выделили, принимаю, доверие партии и правительства оправдаю. Передаю вам свою партизанскую власть как законному уполномоченному Центрального Комитета, которому мы все подчиняемся. Руководите нами до полного освобождения области от проклятых фашистских захватчиков и наступления мирной созидательной жизни...
