Когда гости проснулись и Ханум пошла умываться, он зашёл в комнату, где ночевал Бекмурад-бай. Тот сидел уже одетый, в тельпеке и хмурился, размышляя, не слишком ли много он дал начальнику тюрьмы за то, что ещё собирался у него попросить. Может быть стоило разделить каракуль на две части — одну дать сразу, а другую после того, как слажено дело будет.
— Болит голова? — посочувствовал хозяин.
— Болит, очень болит.
— Не беда. Сейчас опохмелимся — всё пройдёт.
— Моя боль — не от водки, уважаемый друг, моя боль не пройдёт.
— Что же у тебя за боль такая особая? Чем её нужно лечить?
— Мою боль ни один табиб не вылечит. Есть человек, который может помочь. Хотел к нему обратиться за советом.
— Кто такой!
— Ты, уважаемый друг начальник!
— Ну, тогда дело поправимое. Если лекарство от твоей боли в моих руках, считай, что ты уже исцелён.
— Спасибо, если говоришь прямо. Теперь я прямо скажу: здесь сидит один парень, его зовут Берды Аки-оглы.
— Есть такой, помню.
— Этот парень — мой враг.
— Тоже знаю — невестку твою украл.
— Он — мой враг, — настойчиво повторил Бекмурад-бай, — я не хочу, чтобы он вышел из тюрьмы.
— Но у него определённый срок. Отсидит — мы обязаны его отпустить.
Начальник тюрьмы понимал, к чему клонит гость, но прикидывался простачком. Понимал и Бекмурад-бай, что начальник притворяется и что не очень склонен выполнить ещё не высказанную просьбу, однако отступать было поздно, да Бекмурад-бай и не привык отступать.
— Я знаю это, уважаемый друг начальник, знаю, что человека, который отсидел назначенное, надо отпустить на свободу. Потому и пришёл к тебе, как к близкому другу, пришёл посоветоваться. Бывает, что человек заболеет в тюрьме и умрёт, не дождавшись освобождения.
— Бывают и такие случаи.
— А бывает, что подерутся арестанты и один другого убьёт?
— И такое бывает.
— А не может такого с Берды случиться?
— Кто знает.
— Мы, туркмены, ценим дружескую помощь и умеем быть благодарными.
— Иную помощь, Бекмурад-бай, нелегко оказать.
— Чем дороже помощь, тем дороже благодарность, начальник.
— Ладно, — сказал начальник тюрьмы, — ты человек верный, с тобой хитрить не надо…
— Не надо, — согласился Бекмурад-бай. — У нас говорят: садись криво, но говори прямо.
— Вот и мы с тобой прямо говорим… Постараюсь помочь тебе. Сейчас ещё не знаю как, но помогу, можешь положиться на меня. Таких авторитетных и сильных людей, как ты, мы уважаем и должны заботиться об их покое.
— Правильно, начальник! Ты — нам поможешь, мы — вам поможем. Так должны настоящие люди поступать, так пророк наш Мухаммед завещал.
— Пророк тоже умным человеком был… Словом, считай, что никакого разговора у нас с тобой не было.
— А как же Берды?..
— Считай, что его тоже не было вообще.
— Ай, спасибо, друг начальник! Другой раз приеду — благодарить буду.
— Там видно будет… А пока пойдём похмелимся да позавтракаем, чем бог послал.
— Зачем бог? — довольный Бекмурад-бай подмигнул. — Хозяйка твоя сачак[1] постлала, не бог. Хорошая хозяйка!
— Ладно, ладно… Пошли!
* * *
Поливная вода в Ашхабаде распределялась по общему принципу — богатым и знатным — сколько требуется, простому люду — по жёсткой норме. Поэтому зелень во дворе могла служить точной характеристикой социального положения хозяина.
Двор, в который зашёл Сергей, был очень чистым, аккуратным, но пустым. Только два старых полузасохших урючных дерева бросали на жёсткую, каменно слежавшуюся землю жидкую тень.
На крыльцо небольшого свежепобелённого домика вышла женщина, вгляделась, прикрывая глаза рукой от слепящих лучей низкого, заходящего солнца, и с радостным возгласом шагнула навстречу гостю.
— Серёжа!
Это была старшая сестра Сергея, Наташа.
— Почему не предупредил, когда приедешь? Я бы на вокзал пришла встретить.
— Зачем меня встречать? — улыбнулся Сергей.
— Сам дорогу знаю. Да и нельзя тебе ходить — ты же больная, я тебя специально навестить приехал.
— Ну, кто меня здесь знает из твоих марыйских!
— Это уж, сестрёнка, как сказать, могут и знакомые объявиться. Бережёного, говорят, и бог бережёт.
— Как Ниночка себя чувствует? Юрка растёт?
— Его дело такое — расти во всю мочь, пока забот нету. А Нина здорова, привет передаёт… Ого, сколько у вас газет! Давненько я «Бакинского рабочего» в руки не брал.
— Ну, посмотри пока, а я что-нибудь перекусить с дороги соберу.
— Ты не беспокойся, — сказал Сергей, разворачивая газету. — я не очень, терпеть можно. Вот Борис Петрович твои объявится, тогда и пообедаем вместе. Он скоро придёт?
— Да уже должен… А может, я что-либо лёгонькое, а?
— Не надо… Ты мне этих газет с собою не дашь?
— Почему не дам! Дам. Подберу наиболее интересные номера.
— Для нас там все интересными будут.
— Только ты поосторожнее. Сейчас время такое, что на каждого оглядывайся. Один наш товарищ чуть не попал в лапы жандармам.
— Волков, Наталка, бояться — в лес не ходить! Всё время по краешку ходим, да мы — осторожные, не упадём. А если и упадём, то с пользой, верно? Такое уж наше дело.
— Конечно, но и пустой риск — не доблесть. Жандармы сейчас как собаки злые, и шпиков разных развелось, что блох на барбосе.
— Ништо! — засмеялся Сергей. — Мы и сами с усами. А вот насчёт риска, так ты в первую очередь и рискуешь напрасно: по всему дому большевистская газета раскидана — находка для любого доносчика.
— Это Борис чего-то подбирал, разворошил всё, — сказала Наташа и прислушалась. — Вот, кажется, он и сам.
Вошёл невысокий широкоплечий человек в промасленной спецовке и смятой кепке, косо сидевшей на спутанных волосах. Усталый взгляд его сразу же сменился радостным, как только он увидел гостя.
— А-а-а, Серёга! Здорово, друг сердечный, таракан запечный! Ты погоди, погоди, я весь в мазуте! Вот ополоснусь малость, тогда и похристосуемся… А ну, хозяйка, горяченькой водички мне по случаю приезда дорогого шурина!
Умывшись и переодевшись, Борис Петрович вышел к столу, на который Наташа уже поставила наваристый украинский борт, тарелку с малосольными огурчиками и другую нехитрую снедь. На её вопросительный взгляд Борис Петрович сказал с некоторым сожалением:
— Надо бы… Да уж ладно, в другой раз, гость не обессудит — свои как-никак человек. Запасов дома не держим, а бежать в лавку не стоит, борщ остынет. Давай, Серёга, наваливайся!
После обеда, свернув толстенную махорочную самокрутку, Борис Петрович сказал:
— Рассказывай, что там у вас приключилось, зачем срочный вызов понадобился.
Сергей помолчал, собираясь с мыслями, машинально следя, как Наташа убирает посуду.
— Дело такое, Борис Петрович… Как ты знаешь, Марыйская организация меня к дайханам направила. Язык туркменский я, конечно, знаю, обычаи, законы всякие тоже знаю. Даже несколько стихов Махтумкули на память выучил для более образованной, так сказать, агитации. Однако работать нелегко, намного сложнее против городского населения. Народ, понимаешь ты, больно уж тёмный. Сто лет муллы да ишаны вдалбливали ему разные «правила жизни», веками твердили о покорности да послушании. Попробуй вышиби всё это! Горькими слезами плачут, в нищете гибнут, а всё на судьбу да на аллаха ссылаются. Станешь такому говорить: «Работаешь ты много, хорошо работаешь, а халат на тебе рваный и детишки твои голодные. Почему? Потому что плодами твоих трудов бай пользуется, который не работает. Правильно это? А он отвечает: «Всё по воле аллаха». Причём тут аллах! Что ты заработал, то твоё, сам пользуйся. Ты ведь блоху убиваешь, если она тебя кусает, а бай — та же блоха, тоже ведь кровь твою пьёт. Почему ты не возмутишься? А он тебе: «Так всегда было. Так отцы наши и деды жили». Да шут с ним, что отцы! Ты-то так не должен жить!
Сергей говорил горячо, блестя глазами. Борис Петрович спокойно посасывал самокрутку. Наташа сидела пригорюнившись, опершись щекой на руку. За окном сумерки накапливали густую синеву, готовую каждую минуту превратиться в черноту ночи.
— Работать трудно, — продолжал Сергей, — но нам помогает сама обстановка. Есть среди туркмен люди, на которых можно опереться. В первую очередь это, конечно, батраки, те, кто не имеет собственного надела и вынужден всё время продавать свой труд. Они меньше других цепляются за обычаи, им легче доказать, что чёрное — это именно чёрное и что не обязательно родившемуся в чатме[2] всю жизнь ходить в рваном халате и дрожать от байских окриков. Есть и такие, которые силой обстоятельств поставлены как бы вне закона. То есть они, конечно, честные, хорошие люди, но жизнь довела их до того, что они не выдержали и взялись за оружие. С такими тоже легко говорить. Когда такому объясняешь, что есть, мол, путь, который приведёт к свободе, к равноправию и хорошей жизни, он сразу загорается: «Где этот путь? Покажи!» В общем, кому меньше терять, тот меньше держится за это малое. На таких людей мы должны делать ставку в первую очередь.
